Дуновение смерти [Сборник] - [5]

Дорис ушла на кухню за льдом и содой и быстро появилась снова, неся наполненные стаканы. Усевшись на подушку рядом с креслом, она спокойно посмотрела на Брейда широко расставленными карими глазами. «Лучшее, что у нее есть», — подумал он.

— Собственно, как все произошло? Я знаю только, что это несчастный случай.

Брейд одним глотком отпил полстакана сразу. Он отрывисто закашлялся, но ему стало легче.

— По-видимому, он взял для опыта цианистый натрий вместо ацетата.

О дальнейших разъяснениях он не заботился. Дорис успела привыкнуть к специальной терминологии за долгие годы своей жизни с мужем-химиком.

— Лу, это действительно ужасно, но в конце концов ты ведь за это нисколько не отвечаешь?

Брейд упорно смотрел на стакан.

— Нет, нет, конечно. — И добавил: — Интересно, что сказал Кэп Энсон, когда не застал меня дома? Представляю, как он рассердился.

Но Дорис отмахнулась;

— Я его даже не видела, он разговаривал на улице с Джинни.

— Так рассвирепел, что и в дом не зашел. Хм!

— Сейчас не до Кэпа. Что сказал профессор Литлби?

— Ничего не сказал, дорогая.

— Что бы ни случилось, мы идем к нему в субботу вечером.

Брейд, не глядя на нее, сморщил лоб:

— Ты считаешь, что мы должны идти?

— Разумеется. Как всегда. Боже мой, Лу, все это очень печально, но не надевать же нам траур, не правда ли? — Она прищелкнула языком. — Этот молодчик всем доставлял одни неприятности.

— Ну, Дорис…

— Отто Ранке так тебе и говорил, когда ты принимал Ральфа.

— Вряд ли Ранке мог предвидеть что-нибудь подобное, — сказал Брейд спокойно.

Ранке был первым научным руководителем Ральфа Нейфилда. Как правило, аспирант выбирал себе руководителя сам. Предварительно побеседовав с преподавателями, он примыкал к тому, чья область работы казалась наиболее интересной, или же к тому, кто располагал наиболее щедрым списком государственных субсидий.

И Нейфилд выбрал профессора Ранке.

Но выбор оказался не из удачных. Обычно профессор поддерживает всех своих учеников и считает своим долгом (даже если впоследствии сам сожалеет об этом) не отступаться от них до самого конца — до получения степени либо до безнадежного провала. Однако профессор Ранке отнюдь не считал себя обязанным подчиняться правилам, ограничивающим его власть. Если аспирант его лично не устраивал, он поднимал шум и избавлялся от юнца.

Этот низенький, полный человек считался ведущим физико-химиком факультета. Над ушами у него торчали пучки седых волос, а между ними простиралась розовая пустыня. Он был обладателем многих наград и почетных званий и единственной надеждой факультета на Нобелевскую премию — когда-нибудь в будущем. Его резкая прямота и сварливость стали притчей во языцех, хотя Брейду всегда казалось, что за свойственными ему постоянным глумлением и вспышками ярости кроется известная осмотрительность. В конце концов это объясняли темпераментом гения, причем чаще всего о гениальности говорили именно те, кто смутно подозревал, что разобраться в этом человеке до конца не так просто. Однако Нейфилд в силу своего скверного характера не терпел скверного характера других, даже вышестоящих. Не прошло и месяца, как он расстался со своим руководителем и, тут же отправившись к Брейду, попросился к нему в вассалы.

По заведенному порядку, Брейд осведомился у Ранке насчет юноши и был встречен негодующим фырканьем:

— Невозможный мальчишка. С ним нельзя работать, сплошные неприятности.

Брейд улыбнулся:

— И с вами, Отто, не так легко работать.

— Я тут ни при чем, — вспылил Ранке. — Он полез с кулаками, буквально с кулаками, на Августа Уинфилда.

— Из-за чего?

— Из-за какой-то чепухи, из-за химического стакана, который Уинфилд взял, а Нейфилд только что вымыл. С Уинфилдом у меня никогда не было никаких хлопот, вполне перспективный молодой человек. И я не допущу, чтобы какой-то психопат сеял раздор в моей группе. Лу, если вы его примете, он вам наделает бед.

Но Брейд поступил по-своему. Сперва он дал юноше самому поработать в лаборатории, обращался с ним спокойно и сдержанно и решил от него не отказываться. Он понимал, какую приобрел репутацию, взяв к себе аспиранта с трудным характером, от которого старались отделаться другие профессора, и втайне даже гордился такой репутацией.

Временами он почти искренне забывал, что к нему, зная, что у него не хватает стипендий, шли только те, от которых отказывались другие профессора.

И при всем том некоторые экземпляры его коллекции оказались первоклассными исследователями, стоившими положенного на них труда. Спенсер Джеймс, призовой номер Брейда, работал в химическом концерне Мэннинга и справлялся прекрасно — лучше, чем большинство послушных и примерных мальчиков Ранке, ходивших перед ним на задних лапах.

Нейфилд стартовал очень медленно, но и он явно обещал стать первым экземпляром. Поразительные Данные его последних опытов внушали надежду, что в пределах полугода он и Брейд закончат весьма интересную диссертацию.

Все это промелькнуло в мозгу Брейда после слов Дорис о Ранке, словно мгновенное видение, но тут же сникло, рассеялось. Вот как все кончилось — не диссертацией, а цианидом.

Брейд продолжал, следуя своим мыслям: