Дунай в огне. Прага зовет - [90]

Из-за елок выглянул немец.

— Хэндэ хох! Ауфштеен! — крикнул Зубец.

— Выходи, стрелять будем! — щелкнул затвором Бровка.

Двое немцев потянули вверх руки.

— Михась, мы, не стреляй!..

Бойцы вздрогнули, и у них перехватило дыхание.

— Таня! Товарищ майор, вы!.. — рванулся Зубец на знакомый девичий голос. Но сердце его сразу же перевернулось в груди. Оба они — и Таня, и Моисеев едва держались на ногах. Их посиневшие и обмороженные лица сплошь в кровоподтеках, изодраны и исцарапаны, в лихорадочном блеске провалившиеся глаза.

Бойцы мигом скинули шинели, чтоб быстрее согреть окоченевших. Подошли разведчики и, смастерив носилки, обоих понесли в полк.

После витановских событий Жаров выслал в горы не один дозор, и бойцы сутками кружили по сугробам нагорий, пока сегодня не набрели, наконец, на Таню и Моисеева, чуть не закоченевших в татранских снегах.

В последней схватке Моисеев не рассчитал своих сил, и, если б не Таня, конец бы им обоим. На голос майора девушка бросилась вниз, молниеносно схватила автомат убитого немца и в упор расстреляла того, что насел на Моисеева.

Оставив Таню в санчасти, Зубец заспешил на пункт связи, но полк снова в движении, и позвонить Самохину невозможно. Правда, радист обещал разыскать его по рации, и пока он вызывал комбата, Семен успел просмотреть письма. Ему тоже есть. Полный нетерпения он разорвал конверт. Ну, конечно, от нее, от Василинки. Девушка писала с Верховины о лесах и горах, о людях, о своей учебе. Нет, она не останется в стороне от новой жизни. Пусть помнит Семен, у него верная и любящая подруга, которой он дороже всего на свете. Зубец так и загорелся ответить немедленно, сейчас же. Но связаться с Самохиным не удалось. Разве мыслимо, чтобы он не свиделся с Таней! Нет, нет и нет. Выпросив у помощника Моисеева верховую лошадь, он быстро заседлал ее и помчался вдогонку за комбатом.

Нагнал его он на узкой лесной дороге. К счастью, Леон оказался не в голове колонны, а в самом конце.

— Товарищ майор, — подскочил запыхавшийся Зубец, — товарищ майор — и склонившись к Самохину, так и обдал его горячим шепотом: — Таня, Таня жива… Только что нашли с Моисеевым:

— Где, где она? — чуть не задохнулся Леон.

— Езжайте скорее в санчасть, не то увезут ее в медсанбат. Берите мою конягу и летите туда.

Оставив за себя заместителя и взяв разрешение у Жарова, Леон помчался той же дорогой, по которой только что его догонял Зубец. Но как ни спешил он и как ни гнал лошади, Тани он не застал. Сменив коня, он помчался дальше. Застать бы хоть в медсанбате.

Женщина-врач категорически воспротивилась свиданию. Никаких волнений, абсолютный покой! Леон потерял всякое самообладание. Сказать бы хоть слово, только б взглянуть. Но доктор неумолима. Что за сердце у этих врачей! Леон знал, одно его прикосновение, один взгляд сейчас целебнее всяких лекарств. После всего пережитого Таня больше взволнована его отсутствием. Ей покажется бог знает что, если она не увидит Леона. Подумает, что ранен, что убит. Нет, свидеться во что б ни стало.

Не обращая внимания ни на какие запреты, уговоры и протесты, расталкивая сестер и санитарок, пытавшихся остановить его, не помня себя, он прорвался прямо в палату, с помощью раненых, видно, понявших его состояние, разыскал Таню и, не разглядев ее лица, молча упал ей на грудь.

Таня вспыхнула, загорелась, страшно обрадовалась и тут же испугалась, увидев, как налетели на Леона медсестры.

— Девушки, не надо, — тихо молила она, — прошу одну минуту, он уйдет сейчас.

Самая разъяренная из них вздернула плечами, чуть сердито хмыкнула и, сделав знак остальным, отступила. Другая, видимо, более сердобольная, молча скинула свой халат и, набросив его на плечи Самохина, последовала за подругами.

Таня молча ерошила черные густые волосы Леона и лежала, радостная и счастливая, с глазами, полными слез, сквозь которые уже ничего не различала вокруг.

— Хороший мой, как рада, что приехал! — тихо вымолвила девушка, с волнением ощущая, как Леон вздрагивает всем телом.

Наконец он с трудом поднял голову и ужаснулся. Таня и не Таня! Опухшее лицо исцарапано и иссечено, расчерчено зеленкой. Провалившиеся глаза полны и безмерной муки, и огромного счастья. Шея забинтована, в бинтах и руки. Бог мой, что они наделали с нею? Казалось, ни живинки в ее лице, всегда таком живом и одухотворенном. Но вглядевшись, он рассмотрел и самое родное, дорогое, ее взгляд — теплый, ласковый, любящий, он по-прежнему полон сил, уверенности превозмочь все что бы ни случилось.

— Помни, Танюша, где бы ни была ты, как бы ни сложилось все дальнейшее, ты одна у меня, одна на всем свете, и я разыщу тебя. А поправишься — езжай к моим родным, вот адрес, — вложил он ей в руку бумажку, — тебя как свою примут, я напишу…

— Никуда не поеду, в полк вернусь, к тебе… слышишь, к тебе…

Подошла женщина-врач. Молча постояла с минуту, улыбаясь и разводя руками, потом сказала умиротворенно:

— Ты что же, обманщик, просился взглянуть только, а теперь и уходить не хочешь.

— Простите его, доктор, он себя не помнит, — тихо заговорила Таня.

— Простите, доктор, не буду, большое спасибо, — встал и Леон. — Вылечите ее скорее.