Дунай в огне. Прага зовет - [58]

А было, фюрер гремел, мог зажигать. Теперь же, истощенный духовно и физически, он болен и озлоблен на все на свете.

Наконец Гитлер заговорил. Голос у него тихий, нетвердый. Месяц назад за этим же столом он требовал одного: движения вперед без оглядки, вперед, не взирая на фланги. Сейчас он говорит о роковых жертвах, о превратности судьбы, требует стойкости на Рейне.

Генералы не сразу уразумели самую суть. Оказывается, армия фон Дитриха целиком уходит в Венгрию. Фон Мантейфель же растягивается в нитку, и ему вместе с другими защищать линию Зигфрида, запереть англосаксам все пути в Германию. Все это лишь малая часть плана, изложенного им, фюрером, Гудериану. Главное сейчас — остановить бешеный натиск русских, и Гитлер назвал силы, перебрасываемые на восток. Десятки дивизий.

Мантейфель ужаснулся. Осуществить такую переброску войск с запада на восток — все равно что открыть фронт армиям Эйзенхауэра. Сдерживать их будет нечем.

Видя смущение генералов, Гитлер стал бравировать своими козырями. Опасность лучше мобилизует всю Германию. Наступают дни острых схваток, и у него еще достанет сил взять реванш за недавние неудачи. У него сильные козыри. Выигрыш времени. Секретное оружие. Неизбежная ссора союзников.

Конечно, он понимает Мантейфеля и тех, с кем тот останется на Рейне. Борьба будет нелегкой. Но самое трудное и… — он даже запнулся — и страшное сейчас на востоке — в Пруссии, в Польше, в Венгрии.

Излагая свои требования, фюрер не сводил глаз с Зеппа Дитриха. Он присоединился к национал-социалистам еще в двадцать третьем году, будучи молодым офицером, когда Гитлер призывал на помощь дух короля Фридриха. Своей клятвой у его могилы быть верным принципам «великого монарха» он повернул тогда к себе многих военных, в том числе и Зеппа. Одних из них он сделал потом генералами, другим срубил головы. Каждому свое. Но главное он дал им войну, и всех их пристегнул к своей колеснице. На Дитриха он полагался, потому и отправлял в Венгрию, запереть ворота южной Германии.

Глава девятая ЗА ДУНАЕМ

1

Два месяца с лишним Салаши просто упивался своей властью. С больших и малых портретов, появившихся в бесчисленном количестве, он строго глядел на венгров, важный, пышный, торжественный. С трибун же он виделся им выхоленным барином, которого укусила бешеная собака. Его исступленные речи всем напоминали выступления Гитлера тридцатых годов.

Как живой призрак он часами бродил по залам Королевского замка. Его походка становилась тогда особенно церемонной, в голосе появлялось нечто от металла, и все силы души сосредотачивались на внимании к своему франу. Регент же, черт побери! Глава государства! Фюрер нации! Газеты изо дня в день напоминали об этом, словно боясь, что мадьяры могут вдруг усомниться в существовании Салаши, в его чинах и власти, обретенной им после путча 15 октября и после церемонии присяги перед короной святого Стефана.

Пышные лестницы, массивные колонны, монаршьи портреты и скульптуры, золоченые карнизы залов, бесшумные ковры и бесценные гобелены, царственная тишина королевских покоев — все радовало глаз, напоминало о власти, какой никто, кроме него, не имеет в Венгрии. Он самодовольно надувал щеки, пружинил в коленях ноги, чопорно поджимал губы и на все глядел ненасытными горящими глазами. Подолгу стоял у парадных окон, свысока глядя, как ему казалось, на покорный Будапешт. Еще бы, фюрер нации!

Всюду усилились грабежи, аресты, террор нилашистов. Выбор наказаний для непокорных и подозреваемых был невелик: тюрьма и расстрел! Он поощрял любой террор. Устрашать — значит властвовать! Это один из его любимых девизов.

Салаши презирал всех и все и на равной ноге держался лишь с командующим Будапештским гарнизоном генерал-полковником Пфеффер-Вильденбруком. Заносчивый генерал-эсэсовец с ним считался, и все же постоянно подчеркивал, что настоящим хозяином венгерской столицы он считает себя одного. Правда, есть еще Фризнер, командующий всей группой немецких и венгерских войск на будапештском направлении, но Фризнер далеко, а он, Пфеффер-Вильденбрук, здесь, в городе, в самом сердце охваченной огнем Венгрии.

Но ураган событий стремительно приближался к Будапешту. Гул русской канонады слышала вся столица. У Салаши невольно подгибались колени, и его походка становилась нервной, какой-то прыгающей, точно он только что бросил костыли. Грабежи немцев и нилашистов сделались невыносимыми. Нарастало массовое озлобление мадьяр. Выход населения на оборонные работы стал срываться изо дня в день. Мадьяры молча бойкотировали распоряжения властей. Рабочие Чепеля открыто воспротивились эвакуации, и ее пришлось отменить. Сил подавлять массовые протесты уже не было. Их не хватало на фронте. Салаши нервно ломал руки, грозил, скрипел зубами, но ничего не мог поделать. Фронт стремительно приближался к Будапешту.

Вместе с Пфеффером-Вильденбруком они подолгу просиживали над диспозицией войск, придумывая наиболее выгодные решения, но дело от этого не менялось. Тиски сжимались все туже и туже. Падением Эстергома завершилось окружение будапештской группировки немецко-венгерских войск.