Духовный кризис: Когда преобразование личности становится кризисом - [81]

За последние двадцать пять лет Рам Дасс стал культурным архетипом подлинного духовного искателя, посвящающего все свое время практике и служению. Ниже приводится адаптированный текст беседы об обещаниях и ловушках духовного пути, которую Рам Дасс провел на 10-й Международной трансперсональной конференции в Санта-Розе (Калифорния), в октябре 1988 г. В ней он рассказал о своем собственном глубоком опыте, а также о работе со множеством людей в Соединенных Штатах и за границей.

В 1960-х годах мы претерпели кардинальный сдвиг в сторону от абсолютной реальности. Мы поняли, что все, что мы видели и понимали, было только одним видом реальности и что существуют иные реальности. За много лет до этого Вильям Джеймс писал, что “наше обычное бодрствующее сознание — не более чем один из типов сознания, в то время как рядом с ним, отделенные от него тончайшей из перегородок, находятся потенциальные формы совершенно иного сознания. Мы можем жить, не подозревая об их существовании, но приложи мы соответствующие усилия — и они тут как тут во всей своей полноте”.

Вплоть до 1960-х годов главными носителями духовности и нравственных норм в нашей культуре были организованные религии. Эти организации побуждали людей к моральному поведению посредством страха и интернализованного супер-эго. Священник был посредником между вами и Богом. И именно 60-е годы — сначала с помощью психоделиков — нанесли этой системе сокрушительный удар. Эта эра снова сделала отношения с Богом непосредственным переживанием индивидуума. Конечно, у квакеров, равно как и у других традиций, уже был опыт таких переживаний. Но с точки зрения основного течения культуры в нее пришли новые понятия, духовные по своей сути, но не связанные с формальной религиозностью*.

Большую часть времени до 60-х годов мистический опыт в нашей культуре преимущественно отрицался или же считался “отклонением”. Будучи ученым-социологом, я также относился к нему пренебрежительно. Райнер Мария Рильке говорил об этом времени:

“Единственная храбрость, которая от нас требуется, — это храбрость по отношению к самому странному, самому необычному, самому необъяснимому из того, с чем мы можем столкнуться. В этом смысле человечество всегда было трусливым и наносило жизни бесконечный ущерб. Переживания, именуемые видениями, весь так называемый мир духов, смерть — все эти вещи, так близко родственные нам, в результате ежедневной “счистки” настолько вытеснены из нашей жизни, что чувства, которыми мы могли бы их постичь, отмирают — не говоря уже о Боге”.

Но в 60-х годах многие из нас осознавали внутри себя нечто, доселе неведомое. Мы ощущали ту часть нашего существа, которая не была отделена от космоса, и увидели, сколь многое в нашем поведении было основано на желании облегчить боль, происходящую от нашей собственной отдельности. В первый раз многие из нас вырывались из того отчуждения, которое только и знали на протяжении всей своей взрослой жизни. Мы начинали признавать здоровое начало нашего интуитивного сердечного сострадания, которое затерялось за пеленой нашего рассудка и тех искусственных построений, которые мы создали для объяснения того, кто мы такие. Мы выходили за пределы дуализма и переживали свое природное единство со всеми вещами.

Но интересно, насколько эти идеи вошли в основное русло общественного сознания за прошедшие с тех пор двадцать пять лет. Когда в те дни я проводил лекции, я обращался к аудитории в возрасте от 15 до 25 лет, искателям того времени. Эти лекции напоминали собрание клуба исследователей, и мы сравнивали карты и маршруты наших путешествий. Сегодня, когда я провожу беседы в таких местах, как Де-Мойн, штат Айова, на них приходят пятьсот человек, и я говорю примерно те же вещи, что и двадцать пять лет назад. Я бы сказал, что от семидесяти до восьмидесяти процентов этих людей никогда не курили травку, никогда не принимали психоделики, никогда не изучали восточный мистицизм, но все они согласно кивают. Откуда им знать? Конечно же, причина, по которой они воспринимают подобные вещи, состоит в том, что эти ценности, — связанные со сдвигом от нашего узкого видения реальности по направлению к относительности всей реальности, — вошли сейчас в плоть культуры. Сегодня у нас гораздо больший выбор реальностей, что находит отражение во многих новых видах общественных образовательных организаций.

Чтобы понять, что происходило с нами двадцать пять лет назад, мы начали искать карты, и лучшими из тех, что были доступны для нас в то время, оказались восточные карты, в частности, буддизм и индуизм. В большинстве ближневосточных религий карты непосредственных мистических переживаний были частью эзотерических, а не открытых учений и тщательно охранялись. Каббала и хасидизм не были столь популярны, как теперь. Поэтому в те ранние дни мы обращались к тибетской “Книге Мертвых”, к “Упанишадам” и “Бхагавадгите”. Мы обращались к различным практикам, чтобы обрести новые переживания или интегрировать свой опыт, полученный в психоделических сеансах.

В начале 1960-х Тим Лири и я повесили на нашей стене в Милбруке схему, геометрическую кривую, показывающую, как скоро все люди достигнут просветления. Правда, эта схема предполагала внесение ЛСД в систему водоснабжения, но в остальном ситуация не представлялась нам слишком драматической. Мощь психоделических переживаний была такова, что коллективное просветление казалось неизбежным и необратимым. Мы окружили себя другими людьми, пережившими трансформацию, и скоро в Гарварде нас стали считать культом, главным образом оттого, что люди, не пережившие такого рода прорыв, больше не могли с нами общаться. Прохождение через переживания на другую сторону изменило наш язык, тем самым создав непреодолимый разрыв.