Духовные упражнения и античная философия - [50]

В сильно измененной цитате Марка Аврелия мы распознаем «дорогой город Юпитера» из Размышлений, которую только что прочитали. Здесь Мишле прежде всего берет для себя параллель между городом людей и городом мира. Именно он обосновывает единство науки, основанной на единстве воли — Марк Аврелий сказал бы Разума, — которая обосновала законы города и законы мира. Но это единство науки является призывом к универсализму. Невозможно понять вещь, не поняв универсального порядка, в который она вписывается. Марк Аврелий писал:

Все сплетено друг с другом, всюду божественная связь, и едва ли найдется что-нибудь чуждое всему остальному. Ибо все объединено общим порядком и служит к украшению одного и того же мира! Ведь из всего составляется единый мир, все проникает единый бог, едина сущность всего, един закон, един и разум во всех одухотворенных существах, едина истина, если только едино совершенство для всех существ одного и того же рода и причастных одному и тому же разуму 169).

Таким образом, именно дух Марка Аврелия вдохновляет это прекрасное увещевание, которым Мишле заканчивает свою Речь о единстве науки·.

Наблюдает ли он неизменные законы физики или не менее правильные законы, которым подчиняются человеческие дела в их внешней изменчивости, он признает одну и ту же концепцию, одну и ту же волю. Наука предстает перед ним, как священная система, и нужно опасаться отделять от нее разнообразные части. Он разделяет, только чтобы снова сопоставить, он исследует детали только лишь для того, чтобы возвыситься до понимания целокупности; будучи слабым существом, он обязательно должен посвятить свои конкретные работы одной ветви знаний; но горе ему, если он попытается отъединиться от всего остального! Он будет наблюдать факты, но не сможет схватить оживляющий их дух; он может быть станет ученым, но никогда не станет просвещенным; достоинство, нравственность науки остались бы для него чужды. Далеко от вас, юные ученики, эта мертвая и неплодотворная наука! Подготовленные классическими исследованиями к исследованиям жизни, вы принесете туда остраненность, которую мы вам внушаем для этой пристрастности ума, для этой узкой озабоченности, которая способствует упражнению ума в ущерб всем другим; вы вовсе не будете говорить науки, но наука; вы не забудете, что познание изолированных фактов бесплодно и часто пагубно; что познание фактов, связанных в своих истинных соотношениях, и есть всякий свет, всякая мораль, всякая религия 170).

Именно таким будет дух Мишле на протяжении всей его жизни, его потребность ухватить, все более полно, общую перспективу универсального порядка, его многочисленные переходы от исторических исследований к исследованиям природы 171), его жажда распространять свои силы во всех направлениях. Когда в последующие годы Мишле откроет для себя Вико, он даст имя этому порыву ума ко всему и к единству; это будет героизм ума:

У Вико есть речь De mente heroica 172) о героизме ума, об этом мужественном расположении, в котором молодой человек должен быть, чтобы объять все науки и все времена, о невозможности быть ни в чем особым человеком, если мы не являемся универсальным человеком. И в самом деле, все содержится во всем; нет никакой специальности, которая не граничила бы своими пределами с универсальностью вещей. За несколько лет до того, как я прочитал эту восхитительную речь, я тоже подготовил речь, слабую и посредственную, на ту же самую тему. То, что рекомендует Вико, во мне инстинктивно присутствовало. <…> Я шел ко всему, я любил все 173).

IV От человеческой родины к родине мира

Универсализм ума, как мы видели, но также универсализм сердца, вот чем одаряет Мишле мысль Марка Аврелия, которая, как мы видели, является теперь фундаментальной темой его жизни и его мысли.

Идея появляется еще в 1831 году в конце Введения к всеобщей истории, в терминах, достаточно близких к Речи о единстве науки·.

Единство, и на этот раз свободное единство, снова появляется в общественном мире, поскольку наука, путем наблюдения деталей, приобрела законный фундамент, чтобы возвысить свое величественное и гармоническое здание, и в силу этого человечество признает согласие двойного естественного и гражданского мира в благожелательном понимании, со- ставлящем их связь между собой.

Но именно в основном через социальный смысл оно вернется к идее универсального порядка. Как только порядок будет прочувствован в ограниченном обществе родины, та же самая идея распространится на человеческое общество, на республику мира. Афинянин говорил: «Приветствую, город Кекропа!» А ты, разве ты не скажешь: «Приветствую>, город провидения!» 174).

Мы видим, как универсализм ума, черпаемый в идее параллельности между законами общественного мира и естественного мира, расширяется в универсализм сердца. Именно любовь к родине, школа социального чувства, пролагает путь любви к универсальному порядку, к космической родине.

Здесь еще раз мы находим тему, близкую для Марка Аврелия: «Для меня как Антонина град и отечество — Рим, а как для человека — космос. И только полезное этим двум градам есть благо для меня» 175).