Духовидец. Из воспоминаний графа фон О*** - [16]

— Это голос моего убийцы! — внезапно закричал страшный призрак, вдруг появившийся среди нас, в окровавленной одежде, обезображенный ужасающими ранами…

— Не спрашивайте меня о том, что было дальше, — добавил сицилианец с искаженным от страха лицом. — Я лишился сознания, едва увидел страшный призрак; и то же было со всеми. Когда мы пришли в себя, Лоренцо бился в предсмертной агонии, монах и призрак исчезли. Лоренцо в страшных корчах перенесли на кровать, около умирающего остался только его духовник и несчастный старец, который через несколько недель последовал за сыном в могилу. В груди патера, принявшего последнюю исповедь Лоренцо, погребены его признания, и ни один человек ничего не узнал о них.

Вскоре после этого случая пришлось очищать на заднем дворе поместья старый колодец, давно засыпанный и заросший кустами. Прочищая колодец, в нем нашли человеческий скелет. Давно уже нет того дома, где произошли эти события, род дель Монте угас, а в монастыре, неподалеку от Салерно вам укажут могилу Антонии.

* * *

— Теперь вы понимаете, — продолжал сицилианец, видя, что мы молчим, потрясенные его рассказом, и никто не хочет заговорить, — теперь вы понимаете, откуда мне знаком этот русский офицер, он же францисканский монах и армянин. Судите же сами, имел ли я причины дрожать перед человеком, который дважды так страшно становился мне поперек дороги.

— Ответьте мне на один-единственный вопрос, — сказал принц, вставая, — рассказали ли вы откровенно обо всем, что касалось кавалера Лоренцо?

— Больше мне ничего не известно, — ответил сицилианец.

— Значит, вы действительно считали его честным человеком?

— Да! Клянусь богом, да! — воскликнул сицилианец.

— Считали и тогда, когда он передал вам то самое кольцо?

— Что?.. Но он не давал мне никакого кольца… я не говорил, что он дал мне кольцо!

— Хорошо! — сказал принц и позвонил в колокольчик, собираясь уходить. — Скажите, — принц снова вернулся от двери, — значит, дух маркиза де Лануа, которого этот русский вызвал вслед за вашим «привидением», вы считаете настоящим, неподдельным духом умершего?

— Я не могу и помыслить иначе, — ответил сицилианец.

— Пойдемте! — обратился к нам принц.

Вошел тюремщик.

— Мы можем идти, — сказал ему принц. — А вы, почтеннейший, — продолжал он, обращаясь к заключенному, — мы еще с вами встретимся!

— Мне хотелось бы задать вам тот же вопрос, с которым вы на прощанье обратились к этому мошеннику, — сказал я принцу, когда мы, наконец, остались с ним наедине. — Считаете ли вы этого второго духа настоящим и неподдельным?

— Я? О нет, уверяю вас, теперь я этого не считаю.

— Теперь? Значит, раньше вы все же считали его настоящим?

— Не стану отрицать, что была минута, когда я дал себя настолько увлечь, что счел этот обман за нечто другое.

— Хотел бы я посмотреть на человека, — воскликнул я, — который не поддался бы обману при таких обстоятельствах. Но на каком основании вы отказываетесь от этой мысли? После того, что нам сейчас рассказали об этом армянине, ваша вера в его чудодейственную силу могла бы скорее возрасти, но никак не поколебаться.

— После того, что нам рассказал этот негодяй? — сурово перебил меня принц. — Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы имели дело именно с таковым?

— Нет, — сказал я, — но разве из-за этого его свидетельство…

— Свидетельство такого негодяя — даже если бы у меня не было других оснований сомневаться, — свидетельство его может быть принято только вопреки правде и здравому смыслу. Неужели человек, который мне солгал не один раз, человек, чье ремесло — обман, заслуживает доверия в таком деле, где даже самый искренний правдолюбец должен был бы очистить себя от всякого подозрения, чтобы заслужить доверие? Можно ли довериться человеку, который, вероятно, никогда не сказал ни одного слова правды ради правды, да еще в таком деле, где он выступает свидетелем против человеческого разума, против вечных законов природы? Это звучит так же нелепо, как если бы я захотел поручить отъявленному злодею выступить обвинителем против незапятнанной и ничем не опороченной невинности.

— Но какие у него были причины так возвеличивать человека, которого он имеет все основания ненавидеть или по крайней мере бояться?

— А если я не вижу этих причин — значит ли это, что их нет? Разве мне известно, кто подкупил его, кто заставил обманывать меня? Признаться, я еще не разобрался во всех этих хитросплетениях, но плут оказал очень плохую услугу тем, кому он служит, разоблачив обманщика, а может быть, и того хуже.

— История с кольцом мне действительно кажется несколько подозрительной.

— Более того, — сказал принц, — она-то и решила все. Это кольцо (допустим, что вся эта история действительно произошла) он получил от убийцы и тотчас должен был понять, что это и есть убийца. Кто, кроме убийцы, мог снять с пальца умершего кольцо, с которым тот никогда не расставался? На протяжении всего рассказа сицилианец пытался убедить нас, будто его обманул кавалер Лоренцо, тогда как он думал, что сам обманывает Лоренцо. К чему эти увертки, если бы он сам не почувствовал, как он проиграет, разоблачив свою связь с убийцей? Весь его рассказ — сплошная цепь вымыслов, для того чтобы соединить те крупицы правды, которую он счел нужным нам открыть. Неужели я еще должен сомневаться — что лучше: обвинить ли негодяя, солгавшего мне десять раз, и в одиннадцатой лжи, или же усомниться в основных законах природы, в которых я до сей поры не замечал никакой фальши?