Духи земли - [7]

— Он признался, что любит, что люююбит… ну-ка, давайте…

— Ho Daddy, — надулась красавица Эжени, — уверяю вас, я ему не давала ни малейшего повода. О, я замечала…

Эжени тихонько покачала головой; «нет, нет».

— А речь-то о Матильде! — воскликнул отец.

Эжени вскочила и выбежала вон, отодвинула тяжелый ковер, который занавешивал дверь кладовой, где хранили продукты, и толкал всех в спину руками в лиственных узорах. Отец повел Матильду к себе в кабинет, обрезал сигару, похлопал себя по бокам, выбив немного пыли из велюрового пиджака; потолок с золочеными кессонами под еле заметным наклоном спускался к его черно-розовому черепу. «Что? ты его любишь? ты шутишь, дочь моя. Взгляни, это все твое». Он распахнул окно, показал на пригорки, где плотными рядами стояли на сваях домики-шкафы; куры прогуливались стайками, только Фаншон отошла в сторонку и мечтательно выклевывала что-то невидимое из свежевскопанной земли, принимавшей по покойнику в минуту; но Авраам, сорвавшийся с карниза, нарушил эту математику; он весил ничтожно мало, и когда Цезарь — посыльная видела, как накануне Цезарь вытащил камень под закрашенным окном — его столкнул, он сразу поднялся и поплыл по воздуху к людям, как волшебный обруч-серсо, который Арманд пускал на террасе, и обруч сам по себе катился обратно в руки детей.

— Ради тебя я строил эти курятники! — Все эти…

— Предприятия!

— Но папа, я его люблю.

— О! какая такая любовь, какая такая любовь? Жюльен паковал вещи на мансарде, стол украшала маленькая Эйфелева башня, подарок мсье Эйфеля, гостившего в доме и отбывшего на родину с ящиками яичного ликера. На элегантной металлической подставке с ручкой, изогнутой, как лебединая шея, стояла мисочка для бритья. Вдруг вошла Матильда и с усилием, тяжелая рука давила ей на затылок, подняла к Жюльену лицо, сплошь покрытое прыщами.

— Отец сообщил… Вы уезжаете?

— Я должен ехать.

— Почему?

— Я уже объяснил, что я слишком страдаю.

— Почему же?

Зачем она притворяется, что не понимает? На мгновение ему страшно захотелось промолчать и продолжить набивать чемодан рубашками и опасными целлулоидными воротничками, которые воспламеняются от свечей, от сигар, от искр, летящих из-под копыт. В августовские ночи из окон Фредега видны огненные дорожки: это путешественники бросаются в озеро, чтобы потушить горящие воротнички. Жюльен распаковал вещи, вечером Матильда, сидя на подлокотнике его кресла, курила сигарету, выпуская из уголка губ дым к потолку и называла Жюльена «мой милый».

— Мсье, вы читали Огюста Конта{12}? — спросил Жюльен. — Нет?!

Матильда кивала, глаза влажные, рот приоткрыт, и впервые не послушалась отца, велевшего ей идти спать, уже девятый час, а то опять будешь ворочаться полночи. Матильда поднялась только вместе с сестрой: «Нет больше стриженого ягненка», — выпалила она на лестнице. Жюльен на следующий день отправился в путь, позвонил в дверь башни, Бенжамен только что сложил убогий скарб и вернулся к бурной миссионерской деятельности. «Жюльен!» — вскрикнула Изабель и кинулась к дверям гостиной. «Он-то мечтает на мне жениться, но я сомневаюсь». Жюльен присел на бархатное канапе, Семирамида уже готовилась улыбнуться и слегка скалила свои тусклые, как у водолаза в скафандре, зубы; перед окном сверкали на апрельском солнце висячие сады, полные бледно-голубых цветов. «Вроде, вид у Мадам сегодня довольный, — перешептывались деревенские жители, — не вздыхает, не чихает. Тем лучше для наших окон».

— Жюльен, уже вернулись? Мы думали, что вы еще полгода там пробудете.

Он улыбнулся, зубы желтые. Да вот кое-что случилось, одно радостное событие. «Для меня радостное».

— Я… я обручился… с дочерью фабриканта.

Изабель с такой силой вцепилась в каминную доску, что пальцы побелели, как у Гвен, которая схватилась за каменный выступ стены, поросшей мхом и папоротником, когда разговаривала с Цезарем и поняла, что он на ней не женится и лучше ей уехать с Фрицем, затянутым в новый корсет.

— С дочерью фабриканта? С какой? С Эжени?

— Нет. Я женюсь на Матильде. О! Она намного младше Эжени, совсем юная. Скоро свадьба.

— Задерните шторы, — закричала Мадам, — у меня от весеннего солнца голова разболелась.

Жюльен принялся рассказывать о том, как приехал на вокзал, где его уже ждала машина, как по пути случайно встретил Эжени со слугой, направлявшуюся в город в двуколке и приветливо помахавшую ему кнутом, как радушно принял его фабрикант; теперь Жюльен личный секретарь будущего тестя, его правая рука, они вместе читают «Суммы» Фомы Аквинского, скоро поедут в Италию, Париж и Гейдельберг, а после Жюльен собирается войти в курс всех дел, в качестве компаньона, разумеется, для моральной поддержки. «Мне очень пригодится теология». Мадам напоследок поинтересовалась, известно ли этим девицам о существовании логарифмов, Жюльен ответил, что вряд ли, и откланялся. В Венеции на канале Матильда с горящими глазами и полураскрытым ртом слушала посредственную серенаду. Они поселились в «Даниэли»{13}. «Бедная тетя Эмма, — шепотом сокрушался Жюльен, — подумать только: умерла в Венеции, опрокинулась через край гондолы и утонула». На Лидо Жюльен увидел Мадам и Эжена, качавшегося с пятки на носок у нее за спиной. «Встречу ли я завтра на Торчелло своего посольского атташе, — Мадам в задумчивости созерцала морскую гладь, — после стольких-то лет?» Мадам и Эжен по очереди потрясли вялую руку Жюльена, тот сообщил, что живет в «Даниэли», Матильда отдыхает в апартаментах, ей вредно перевозбуждение любого рода. После короткой паузы Жюльен выдавил: «Лучше бы я женился на бесприданнице». И побежал обратно в «Даниэли».