Духи и сигареты - [6]

Ну, скоро она уйдет? Завтра этого мальчишку выписывают, значит, его родственники больше не придут. Надо заснуть, заснуть, чтобы не повернуться и не увидеть, и не подумать на секунду, что это ОНА.

— Мама сказала, вы актер? А где сейчас вы играете?

Идиотка! Она еще смеет что-то спрашивать! Какое ее дело, кто он такой, где играет и кого. Шла бы она на свою конюшню!

Алесандр обернулся, молча и внимательно посмотрел на Кристину.

— Представляешь, его привезли в больницу прям со спектакля, он там как-то неправильно прыгнул.

— Да? Ну не расстраивайтесь! Будем надеяться, что у вас ничего серьезного.

Девушка, в отличие от ее матери и брата, прекрасно понимала, что Алесандр не настроен сейчас разговаривать.

— А Кристина тоже в театре играла. Да, Кристин? Расскажи ему!

— Это было в Питере. Молодому человеку наверняка не интересно. Лерк…

— А Алесандр…

— Лерк, молодой человек хочет отдохнуть, а мы ему мешаем. Пойдем лучше прогуляемся. Расскажешь мне, как ты научился на лошади ездить, — рассмеялась Кристина.

— Это не смешно!

— Конечно, не смешно. До свидания, Алесандр, поправляйтесь.

— В каком районе вы живете? — Алесандр снова внимательно посмотрел на Кристину.

— На Тимирязевке.

— В Петербурге!

— Станция метро «Василеостровская». Но вам это, наверное, ни о чем не говорит, — улыбнулась девушка. — Пока.

Кристина и Валера ушли. Алесандр приподнялся на кровати и посмотрел в окно. С крыш капала вода, ярко светило солнце.

Отлично, она еще и на Васильевском острове живет. Станция метро «Василеостровская». Вам это ни о чем не скажет, разумеется. Впрочем, можно жить с кем-нибудь в одном подъезде, да так за всю жизнь и не пересечься.

Но в конце-то концов, ведь там его дом! И если эта служительница конюшни слишком часто будет мозолить ему глаза и портить своим видом панораму города, то ей придется уехать. Алесандр не станет терпеть рядом с собой эту пародию на Жанну!

Алесандр вдруг поймал себя на том, что и может, и хочет называть бывшую возлюбленную не иначе как по имени. А произнести в ее адрес какое-нибудь плохое слово, даже язык не поворачивается. Она — просто Жанна…

Да кто она вообще такая, чтобы он, Алесандр Райшер, постоянно думал лишь о ней! Он — актер, она — всего лишь переводчица; он — звезда ночных клубов, она же только и умеет, что жрет свой поганый коньяк в убогой квартирке. Эта женщина даже посуду не способна помыть. Она только и умеет, что заниматься любовью, курить и говорить по-испански. Бедный французский художник! Его она тоже скоро бросит и снова отправится на поиски новых ощущений. Интересно, кто там дальше на очереди — какой-нибудь португалец?

Ладно, хватит. Сейчас Алесандр позвонит кому-нибудь из своих питерских приятелей и будет болтать, пока не разрядится трубка или пока не истечет баланс на телефоне…

Алесандр отвернулся от окна. Телефон, одежда, паспорт, деньги, духи — да все его вещи остались в квартире этой Жанны. А она скоро улетает из Москвы с французским художником. Если бы она хотела вернуть Алесандру его вещи, она сделала бы это, когда приходила в больницу. Получается, Жанна просто запрет квартиру и уедет в аэропорт. И бог знает, когда она потом вернется.

Если бы у Алесандра было чем заплатить, он попросил бы телефон у этого пацана, позвонил в какую-нибудь курьерскую службу, и ему через несколько часов доставили бы его вещи, если Жанна, конечно, еще не уехала. Да почему он должен кого-то о чем-то просить, куда-то звонить, кому-то платить? Он сейчас же пойдет и сам заберет свои вещи. Да, он войдет в подъезд, позвонит в дверь. Она откроет, а он, молча и не глядя на нее, войдет; не торопясь покидает в сумку только то, что ему необходимо; напевая свою песенку из мюзикла, бесцеремонно выпьет чашку некрепкого чая на кухне и уйдет. А она пусть смотрит ему вслед и наконец поймет, что потеряла, и пожалеет, и, может, даже побежит за ним, будет просить остаться. Но он не обернется, не посмотрит на нее. Он гордо поймает машину — иномарку, черную, — сядет на заднее сиденье и прикажет водителю везти его на всех парах до Ленинградского вокзала. И он не обернется, нет, не обернется. Она будет стоять, такая жалкая, одинокая, будет смотреть ему вслед, вслед черной иномарке, начнет рыдать, как это делают все бабы. Ей будет холодно, потому что на ней будет только тонкая широкая рубашка и трусы, да и так уж и быть, тапочки, домашние тапочки, те, что протерлись на месте большого пальца правой ноги. И вот она будет стоять на ветру посреди шоссе, толстая, с кривыми зубами, непричесанная, глядя своими бесстыжими водянистыми глазами, как медленно и безвозвратно уезжает прочь ее счастье. Какая красивая и жестокая сцена — совершенно в его, Алесандра, стиле.

Молодой человек сделал два шага и понял, что не может идти. Не хватало еще остаться хромым в двадцать два года и бродить с палочкой по набережным Невы. Хотя что-то в этом есть: черная узкая трость, черный плащ, высокие сапоги… Ну да, не достает еще кольта за поясом.

Проклятый софит, все из-за него! И о чем только думал осветитель! Алесандр все сделал так, как его учили каскадеры на репетициях, как он делал десятки раз на спектаклях: увидел свою точку на авансцене, присел, прыгнул… А этот чертов софит так не вовремя и резко ослепил его своим ярким лучом. Алесандр был полностью сосредоточен на своей роли и совершенно не думал о Жанне, о том, как она сказала ему: «Me voy, con un pintor francés