Дуэль Пушкина - [170]
Строганову не удалось договориться ни с Серафимом, ни с Протасовым, и он пригласил для богослужения трёх архимандритов[1666].
Решение о панихиде в Исаакиевском соборе не могло быть принято без прямого участия Строганова. Ближайшего друга министра Нессельроде и Геккернов невозможно было заподозрить в антиправительственных намерениях. Тем не менее Бенкендорф использовал недоразумение, чтобы указать государю на мнимое неповиновение его воле.
В день кончины поэта Жоли Строганова, жена графа, подняла тревогу, увидев в прихожей молодых людей, показавшихся ей смутьянами[1667]. Ведомство Бенкендорфа использовало любые предлоги для инсинуаций по поводу убитого, его друзей, либералов и пр. 2 февраля 1837 г. Бенкендорф сообщил своему ближайшему помощнику Мордвинову следующее: «Император подозревает священника Малова, который совершал вчера чин погребения, в авторстве письма; нужно бы раздобыть его почерк»[1668]. Николай пользовался информацией, поступавшей в первую очередь от жандармерии. Бенкендорф не выполнил высочайшее повеление относительно розыска автора пасквиля, но в нужный момент назвал имя «виновного». Отец Алексий Малов внушал ему подозрения своей образованностью.
С исполнением царских предначертаний не всё шло гладко. Царь хотел, чтобы поэта обрядили в камер-юнкерский мундир. Друзья знали отношение Пушкина к «полосатому придворному кафтану» и решили похоронить покойного во фраке. Выражая неудовольствие по этому поводу, Николай I сказал: «Верно, это Тургенев или князь Вяземский присоветовали»[1669].
1 февраля друзья готовились торжественно перенести тело усопшего в Адмиралтейство. Но накануне ночью с десяток жандармов явились в дом поэта с приказом препроводить гроб в Конюшенную церковь. Отныне ничто не могло помешать исполнению высочайших предначертаний. Примерно 10—12 родственников и друзей поэта, находившихся в доме, двинулись без факелов за гробом. Присутствие жандармов и переодетых шпиков лишало церемонию всякой торжественности.
Согласно билетам, разосланным вдовой, отпевание было назначено на 11 часов утра. В назначенное время подле Адмиралтейства собралось множество людей. Узнав о перемене места отпевания, толпа двинулась на Мойку и вскоре заполнила Конюшенную площадь. Царь и его окружение намеревались превратить похороны поэта в придворную церемонию, без какого бы то ни было участия народа. Но осуществить свой план они не смогли.
Подле гроба в храме стояли жена, родственники и друзья Пушкина. Императрица с чужих слов, но тем не менее точно передала впечатление, поразившее очевидцев: «Эта молодая женщина возле гроба, как ангел смерти, бледная как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине»[1670]. Подле вдовы были сестра Александрина, тётка Загряжская, цвет литературного мира — Жуковский, Крылов, Вяземский, Шаховской, Одоевский, Краевский, Плетнёв, Розен, Никитенко, Кукольник, Карлгоф, директор лицея Энгельгардт, лицейские товарищи поэта, актёр Каратыгин, другие артисты императорских театров. На панихиде были Элиза Хитрово с дочерьми, семьи Карамзина и Вяземского, Тургенев, Виельгорский. Из лиц официальных присутствовали министры, флигель-адъютанты, придворные, дипломатический корпус.
Император осыпал милостями семью убитого, и в церковь явился генералитет, украшенный лентами и орденами. По свидетельству А.И. Тургенева, на богослужении были генерал-адъютанты Василий Перовский, князь Василий Трубецкой, граф А.Г. Строганов, Иван Сухозанет, граф Владимир Адлерберг, генерал-адъютант Сергей Шипов, министр внутренних дел Дмитрий Блудов[1671]. Лишь немногие из этих генералов и сановников пользовались симпатией поэта. В поздних воспоминаниях, записанных П.И. Бартеневым, А.О. Россет отметил, что «ни Орлов, ни Киселёв не показались» на отпевании[1672]. В Конюшенной церкви была толчея, и Россет не заметил Орлова, или его подвела память. А.И. Тургенев записал в самый день похорон, что проститься с Пушкиным явилась «толпа генерал-адъютантов, гр. Орлов» и пр.[1673] Алексей Орлов был восходящей звездой столичного чиновного мира. По неизвестным причинам Киселёв не был на панихиде, чем вызвал негодование друзей поэта. Вяземский на некоторое время перестал общаться с ним. «…После истории и кончины Пушкина, — записал Вяземский, — мне показалось, что он держался противной стороны и не довольно патриотически принял это дело»[1674].
Министр просвещения Уваров боялся, что его осудят, если он не явится на панихиду. Но в церкви он чувствовал себя неуютно. Сановник был бледен и испытывал видимое смущение. Тургенев ошибся, записав о нём, что смерть всех примирила. В самый день похорон Уваров издал циркуляр, предписывавший ужесточить цензорский надзор и соблюдать «надлежащую умеренность и тон приличия» в статьях, посвящённых кончине Пушкина[1675]. Тогда же министр отдал распоряжение профессорам университета не отлучаться от кафедр и не отпускать студентов с лекций[1676]. Краевскому был вынесен выговор от имени Уварова за сочувственный некролог Пушкину. «Северная Пчела» откликнулась на смерть поэта сдержанной репликой: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности». За эти слова Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа. Цензору Никитенке приказали вымарать несколько сочувственных слов о Пушкине из объявления, подготовленного для журнала «Библиотека для чтения». 12 февраля 1837 г. Никитенко записал в дневнике: «Мера запрещения относительно того, чтобы о Пушкине ничего не писать, продолжается. Это очень волнует умы»
