Дубовые дощечки - [8]
Поскольку рост капитала у Достоевского, Помяловского и у нас исчислен на разные сроки оборота, приведем цифры в соответствие. И сведем в одну таблицу:
рост капитала в десять дней:
14 % — у Достоевского (ростовщик в остроге)
83 % — у Помяловскрго (ростовщики бурсы)
64 % — наше время (Ироничный Миша)
рост капитала в месяц:
43 % — у Достоевского (ростовщик в остроге)
250 % — у Помяловскрго (ростовщики бурсы)
192 % — наше время (Ироничный Миша)
Годовые обороты ростовщиков прошлого и Мишин сравнивать некорректно. Все же Миша облагает ребят неустойками нерегулярно, время от времени. Кроме того, взимаемые им проценты, по его же признанию, непостоянны, зависят от того, что «в голову взбредет». А вот картина, представленная на уровне «десятидневок», отражает, на мой взгляд, реальный расклад, конкурентоспособность представителя светлого будущего, Миши, с тенями прошлого.
Что ж, хотя этот представитель и опередил каторжан XIX века, бурсы он не обогнал. Сенсация, которую мы внутренне ожидали, не состоялась. Но не будем забывать, что Миша — еще новичок в своем деле, он еще не оторвяга, он только учится. И кто поручится, что через месяц-другой он не заткнет за пояс самых бедовых бурсаков. Не будем забывать и о том, что первоначальный капитал (250 рублей) нашему ростовщику в фирменной варенке не принадлежит.
Так что еще не известно, кто кого обставил.
О таких потомках, как Миша, мечтал Д. И. Писарев?
И, наконец, чем же объясняет Дмитрий Иванович Писарев криминогенность бурсы, «неправильное передвижение собственности» в ней и какие видит дорожки спасения. Может, его взгляды помогут нам, всем, кто вместо светлого будущего оказался на пороге диктатуры преступности?
Дмитрий Иванович, действительно, подробно и убедительно объяснил бурсацкий беспредел массой социальна . прорух. Но главный вывод в этом скопище причин не затерялся: «… основное зло бурсы неизлечимо. Оно заключается в той антипатии, которая существует между умами учеников и бурсацкою наукою (богословием, надо полагать. Хотя антипатию у бурсаков вызывала зубрежка, т. е. метод овладения богословием. — Ю. Ш.). Эту антипатию невозможно искоренить, потому что бурсацкую науку невозможно сделать привлекательною».
О непривлекательности религии сказано деликатно, мягко, в расчете на цензора, но пафос ясен: долой Бога — и все исправится… На смену религии придут НОВЫЕ ИДЕИ. Появятся люди, озабоченные уже не «бестолковыми схватками с мелкими проявлениями общественного зла». СПЯЩИЕ допреж БОГАТЫРИ обогатятся НОВЫМИ ИДЕЯМИ и будут сражаться уже не С ВНЕШНИМИ СИМПТОМАМИ ЗЛА, а будут действовать «против настоящих причин зла, против тех общих условий и идей, вследствие которых тупоумные и недобросовестные личности могут отравлять жизнь своих умных и честных ближних».
Какие же НОВЫЕ ИДЕИ предлагает Писарев, отметая религию как причину зла? Что взамен ее предлагает? Мы не будем касаться других его статей, в «Погибших и погибающих» достает материала, чтобы иметь представление об этих идеях.
Носителей НОВЫХ ИДЕЙ Писарев находит в остроге, который противопоставлен неизлечимой бурсе, и с удовольствием акцентирует на них внимание. В «Записках…» Достоевского он восхищается неким Аким Акимычем, который все подаяние, попадающее в острог, делит меж каторжанами поровну. Конкретный литературный герой и конкретная литературная ситуация возведены Писаревым в ранг «новой идеи». Все поровну!.. В отличие от Писарева мы-то с вами уже знаем, во что оборотилась эта идея. Помним на себе и презрительную власть недавних аким акимычей, «людей у турникетов», и собственное нестарание, вызванное патологической надеждой: авось и нам что-нибудь достанется от общего пирога.
Если же посмотреть, какие методы предписывает Писарев для борьбы за НОВЫЕ ИДЕИ — оторопь берет. Несмотря на собственную осторожность (цензура, цензура!), он четок и последователен. Он пересказывает, как один разбойник у Достоевского хвастает убийством пятилетнего мальчика. Если рассказ об этом убийстве вызвал возмущение в острожной казарме, то воспоминание другого каторжанина находит, по мнению Писарева, сочувствие у острожников:
«Лучка рассказывает товарищам очень подробно, как он зарезал одного сердитого плацмайора, и все его слушают, и никто на него не кричит. Значит, об убийстве говорить можно…» — подытоживает Писарев, имея в уме далеко не разговоры. Если убийство совершено во имя НОВЫХ ИДЕЙ — оно оправдано…
То, о чем мечтал Дмитрий Иванович, сбылось. В продолжение писаревских мечтаний родились ИДЕИ. Проснулись БОГАТЫРИ и овладели этими ИДЕЯМИ. Рухнули церкви. Разговоры о справедливых убийствах стали руководством к действию, и кровавые реки заструились по городам и весям, по ГУЛАГу.
Много десятилетий излечивалось зло по писаревскому рецепту. Но не отступало, а даже крепло, словно вместо припарок мертвой водой, касалась его водица живая… И уже ясно всем: чтобы победить зло, преступность в частности, нужно внимательно пересмотреть наследие Писарева и тех, кто думал согласно с ним. Нужно не отворачиваться от религии (хотя бы от нравственной ее стороны, от того, что поможет' победить зло в самом себе). Нужно, памятуя о справедливости, тем не менее забыть уравниловку. И навсегда проклясть убийство. Любое.
