Дубль - [2]

А слово «проблема» все кругилось, вилось, как муха в воздухе. Оно, это слово, округляется во рту сорокалетнего сбитого мужика с хитрыми голубыми глазами. Глаза у него размыты. Для маскировки. Плут из своих глаз может вылепить что захочет. Пожалуйста, даже дружеское участие соорудил. Но в обычное время такие глаза смеются — ми- ми — крия.

Королев еще до теперешней моды на парапсихологию знал, что существуют поля и антиполя. Этот мужик с голубыми гляделками и кошачьим мягким бантом на розовой шее — антиполе. И Королев по подлой своей робости будет вести себя перед этим субъектом заискивающе. Опять срабатывал комплекс.

В афинском аэропорту наши туристы безбожно курили. Опять же из‑за робости перед загранкой. Кусочек «дикого» Запада виделся сквозь стеклянную стену вокзала: на верхотуре соседнего блочного здания вздыбилась, как ретивый конь, большая бутылка с надписью «Метакса».

В автобусе мало кто разговаривал, все крутили головами, озирались, как курские сычи. Что ж — представители древней профессии, все писучие. У одного Королева — спазм.

Эллины оказались вполне заурядными людьми, смуглыми, низкорослыми, с короткими подбородками. Афины — загазованный город, как наш Саратов. Никто не следит за своим жильем. Привыкли сибаритствовать под солнцем юга. И их гостиница «Архимед» — рядовая. Только в тесных коридорах пахнет корицей, кориандром и еще укропом.

Володе повезло, досталась сносная комната с большой запыленной терраской, выходящей на улицу Святого Константина, Сосед — улыбчивый, с круглыми румяными щеками хохол Степан Иванович Бублейник. Сосед сразу распахнул свои объемистые баулы, зашуршал бумагой, целлофаном, вытащил все что надо и показал Королеву термос в форме матрешки, будильник в форме самовара, несколько хрустальных рюмок. Все это он взял из дома на обмен. И все эти вещи чем‑то походили на хозяина. Они не имели острых углов, локтей. Сразу Володя понял, что Степан Иванович Бублейник — наивный, простодушный человек. С таким можно обитать и не очень‑то переживать за свою болезнь. Доктор Альтшулер строго советовал: «Поменьше думайте о своих болячках. Чем больше вы о них будете печься, тем непроходимее будет для вас листок бумаги».

В столовой расселись так. Какие‑то бабушки с тонкими, поджатыми губами — они за одним столом. Может быть, они из «Мурзилки»? Все другие — поодаль от бабушек. Напротив Королева — пухленький, с размытыми глазами Вале- ра — антиполе. Рядом с Валерой смуглый мужчина с прицельным взглядом. Это Саша. Лицо — казачье, как у Г. Мелехова в кино. Тут же широколицый бородач из Вологды. Конечно, безбожно окает. Таких под одну гребенку, верно, стругает автор плотницких рассказов Василий Белов.

Дальше — довольно смазливая, худенькая, скромненькая, в полосатом платьице Таня. Королев изумился, взглянув на нее: «Худоба‑то и притягивает». Рядом с худенькой — девушка с заячьей губой. Ольга. Она ощипывает свою кофточку, как кулинары торт. Возле Ольги — круглолицая, брови — большие жирные запятые: Раиса. Голос громкий, нахальноватый. Что‑то она пыталась внушить Заячьей Губе.

Первые разговоры за столом сразу же прояснили кто есть кто. Прислушавшись, можно было выделить. Вологжанин Женя: «Всю власть захватили, во всех инстанциях». Это — о евреях.

Ольга Заячья Губа: «Я в принципе — дворянка. Моя настоящая фамилия Черепапиенская». Ясно.

Валера, оператор телестудии, антиполе: «Мне сорок лет, а сколько ты мне дашь? Двадцать пять».

Казак Саша: «Мы у себя в Перми концерн открываем, за валюту будем торговать».

Степан Иванович Бублейник плеснул в Володин стакан немного вина. Греки от писчих спазмов лечатся сухим винишком. И профилактика тут. Тот же греческий репортер выпил стаканчик — и пиши, что Господь на душу положит, лупи правду — матку. Или ври во всю Ивановскую, только совесть здесь не приплетай. Она в сторонке, она для дома, для семьи.

Наконец‑то Королев увидел и статного грека. Высокий, худой, в сером костюме. Голову держит гордо, с достоинством. И никаких лишних движений. Но вот его помощница, заведующего этой столовой, неказиста, зато с русским характером. Регочит, как доярка на вологодской ферме. Не хватило творцу материала, чтобы прикрыть ей зубы. Разбитная подавальщица принесла спагетти, блюдо завоевателей, блюдо разрушителей Эллады. Вкусно: острый соус, оливковое масло. Вино полезное. Кот в галстуке — добрый. Казак мил и оригинален. Потомок Василия Белова ругает мировой сионизм из‑за моды, не больше. У Заячьей Губы прекрасная фигура. Крошка Таня — во — о-ще! Крутобровая — конь — баба! Без таких жизнь — тягомотина. Но милее всех сосед Бублейник. Он хлебным мякишем вымакивает соус в тарелке. Святая простота.

Безобразная красавица Галя объявила (как сейчас модно) альтернативно: «Вечером или по магазинам пройдемся, или поднимемся на гору Ареопаг, полюбуемся вечерним храмом».

— Ну — ну — у-у! — возмутилась дворянка Черепапиен- ская. — Акрополь от нас не убежит. Это проверено веками.

— Тогда, тогда сейчас, — умненько обвела туристов волооким взглядом Галя. — Тогда все за мной!

Куда‑то пропал Бублейник, и Королеву пришлось бежать следом за молоденькими женщинами: худенькой Таней, Олей Черепапиенской, Раей. Рая обладала не только пружинистыми бровями, но и такими же стальными ногами. Прыг да прыг — не расслабишься.