Дубинушка - [3]

— Открывай, шельма!..

Маша смахнула со стола деньги и сунула их под матрац. И, дрожа от испуга, села на кровать. Дверь, которую она забыла запереть, отворилась, и через порог ступил дядя Женя. Шарик, зайдясь от восторга, кинулся ему под ноги, радостно скулил. Пёсик любил этого шумного доброго человека и на него не лаял.

— Дядь Жень, чтой-то вы без стука входите?

— Это ты мне скажи, где ты так поздно шляешься?

Дядя Женя был единственным в станице человеком, который думал о Марии, ждал её с работы, и девушке-сиротке это нравилось. Забота и участие грели её сердце, она тоже по-своему любила этого одинокого, но весёлого и доброго человека. И когда о нём говорят: бабник он, она не знала, хорошо это или плохо, иногда хотела бы возразить, защитить ставшего ей почти родным человека, но не знала, как это сделать. Впрочем, Евгения в станице любили. И, обругав его бабником, добавляли: «Он хотя и цепляется за каждую юбку, и наговорит тебе целый короб небылиц, и напугает, и осмеёт, а человек душевный. Старушке какой или женщине одинокой крышу залатает, калитку поправит, а денег не возьмёт».

Женщин он смущал богатырским атлетическим видом. И строен был, как молодой тополь. Улыбчивый, весёлый и, что особенно важно и выгодно отличало его от всех казаков станицы, редко и понемногу пил вино. Пьяным его никто и никогда не видел. И, может быть, оттого он казался самым счастливым человеком в станице. А между тем, жизнь его не заладилась с самого раннего возраста. Поступал в институт — не сдал экзамена. В тот же год умерли отец и мать. Едва их похоронил, как из района явился следователь. Расспрашивал, как работалось Евгению на складе вторичного сырья, показывал квитанцию о сдаче государству машины овечьих, козлиных и коровьих шкур.

— Ну, да, сдавали, и что же?

— А то, что шкуры эти где-то по дороге затерялись.

— Не знаю, я сдавал Аракеляну. Агент такой есть.

— Аракелян отрицает. Никаких кожей и шкур он от тебя не получал.

— Я сдавал под расписку.

— Вот она, расписка. Только подписи Аракеляна на ней нет.

Накануне Нового года состоялся суд, а в первый день Нового года Евгений «загремел» в Сибирь, в какой-то лагерь на берегу Енисея.

В первый же день пребывания в том лагере он совершает новое преступление. Сидели у костра на лесоповале, вдруг к нему подходит плюгавый мужичонка в обыкновенной арестантской робе и, брезгливо морщась, суёт Евгению под нос руку с золотым перстнем на грязном пальце.

— Целуй руку, — проскрипел плюгавый.

Сидевший рядом зэк, склонившись к Евгению, прошептал:

— Целуй. Это здешний пахан.

Евгений поднял на пахана глаза, отклонил в сторону его руку.

— Целуй, клязник! — заверезжал плюгавый.

Евгений и на этот раз отклонил руку. И тогда пахан с размаху ударил Евгения по щеке. В глазах Евгения потемнело. Не помнит он, как поднялся, как схватил пахана за ноги и два раза крутнувшись с ним, бросил его в овраг. И при наступившей гробовой тишине вернулся на своё место. Тут вышел из-за сосны дядя лет пятидесяти в очках, подал Евгению руку.

— Признаём силу. Отныне ты наш пахан. Диктуй свои условия.

Евгений окинул взглядом сидевших у костра зэков, сказал:

— Условие одно: жить в мире и дружбе, а тому, кто закон этот нарушит…

Евгений ещё раз оглядел товарищей. Кивнул на овраг:

— Туда полетит.

Не было Евгению в то время и двадцати лет, но зэки приняли его власть над собой. А караульные, на чьих глазах новичок вершил свой суд, кивнули ему и улыбнулись. Пахан и им был ненавистен. А начальству скажут: «С кручи сорвался. Искали — не нашли».

Так обыкновенно и кончают любители властвовать над людьми.

Срок Евгений получил немалый: пять лет исправительных лагерей. И уже через год к нему из станицы вдруг приезжает Галя, девушка, его любившая и подарившая ему первый поцелуй.

— Я кончила школу. К тебе приехала.

— Вижу, что ко мне, да я-то не декабрист, а ты не жена князя Трубецкого.

— Да, не жена, но друга в беде не оставлю. Буду жить в соседней деревне, на свидания к тебе приходить, а в чём сумею — и помогу.

Устроилась в школу, преподавала в младших классах. По вечерам ходила в лагерь, носила передачи. Но однажды не пришла, и Евгений заволновался. Отпросился у начальства, ночью пошёл через Енисей. На средине у большой проруби лежал свёрток одежды. Склонился над ним — её одежда, Галина. Вытянул из проруби сетку — в ней труп Галины. Не помня себя от горя и от сдавившего сердца ужаса, завернул в одежду Галю, машинально побрёл в сторону села. Здесь у знакомого тракториста взял лом, лопату и, закинув на спину бездыханное тело, пошёл в сторону кладбища. Тракторист понял, в чём дело, пошёл за ним. Молча долбили землю, а на рассвете похоронили. Сидели на могильном холмике, молчали. Тракторист проговорил:

— На моей памяти это пятая жертва.

— А?.. Что ты сказал?..

— Говорю, пятую женщину они вот так встречают на средине Енисея; грабят, насилуют, а потом… бросают в прорубь. На этот раз там была сетка рыбаков — в ней задержалась твоя Галина.

— А-а… Да, да — это они. Есть у нас в лагере такая нелюдь. Я слышал. И боялся за Галю. Надо бы сказать ей, да не хотел страху нагонять. Я виноват. Я, я… Не уберёг. — И Евгений заплакал. Сердце сжалось и сильно заболело. Он плакал, и тело его сотрясалось в рыданиях.