Дрянь - [8]

— Так и есть. Не в порядке ваши ритмики, будем лечиться.

— Нечего меня лечить, проще будет кокнуть, новый работник вырастет.

— Лечиться — не сидеть, — подбодрил вошедший капитан, — везучий ты. Все-таки определилось, что чушь в твоей голове не изначально присуща, а образовалась от несоответствия занимаемому положению. Бывают еще ошибки в кадровой политике. Вот подправят — и в охранники, приходи ко мне…

— Спасибо, я вам из больницы пирожные пришлю. А ты, лепила, гони карету с ветерком.

Действительно повезло, подумал я в машине. Вот рядом люди, желают мне успешного выздоровления, хотя для них я просто вредитель. Самые главные тайны все-таки те, которые никто не хотел узнавать.

5

Вечер и ночь скоротал в «отстойнике», беленькой каморке в три кубометра, похожей на популярное похоронное приспособление. Владей — не хочу. Утром, только открылись мои глаза, ввалился санитар, будто я пустил из зрачков инфракрасный луч дистанционного включения.

— Сейчас в уборную, потом мыть руки, рот и лицо с помощью мыла и зубной пасты, завтракать и к Андрею Ивановичу.

— Это вы очень хорошо объяснили. Да и я не такой дурак, как кажусь на первый взгляд. — Тот, слегка скрывая брезгливость, отвернулся. Я понял, такой незаметно прибьет — глазом не моргнет, а потом скажет: «Ой, как неловко-то у него получилось, недавно его видел — вполне дышал».

У Андрея Ивановича под синей шапочкой был высокий лоб со следами мыслей и тонкие жилистые руки. Настоящий врач. Минут десять он задавал вопросы с подковыркой. Согласился бы я с указанием начальства переливать воду из одной бочки в другую. Буду ли я протестовать, если мне отрежут мой несовершенный нос, а вместо него пришьют идеальный от только-только скончавшегося артиста. Командир отправляет меня ночью разведать дорогу и я проваливаюсь в открытый люк — буду ли я ненавидеть командира. Мои ответы дали неглубокую почву для размышлений, и доктор некоторое время подпирал голову руками.

Задумчивость Андрея Ивановича обернулась такими делами. Санитар проводил меня в палату, да не прежнюю одиночку, а туда, где пруд-пруди товарищей по несчастью или по счастью. Весельчаки там тоже имелись. Различные личности попались, с разным мироощущением, что проявлялось в том, как они лежали на койках: и словно мертвый кавалерист через седло, то есть поперек, и демократично — ногами на подушке. А если товарищ не лежал, то предпочитал подвижные игры на несвежем воздухе. Они жили в своих мирах, сумасшедших вселенных, сужающихся, качающихся, опрокидывающихся. Старик Эйнштейн с Сашей Фридманом от зависти бы поперхнулись. Я решил обделить себя их вниманием. Дошел на цыпочках до своей койки, устроил наблюдательный пункт под одеялом. Либерализм пустил в палате глубокие корни — больничное пространство комнаты, предназначенное для благоприятного усвоения процедур, пересекали движения диких танцев шаривари. Товарищи трудились ногами и туловищем не меньше балерины, причем без материальных стимулов. При этом плясовая психология и технология здесь достигли определенного совершенства. В этом бальном кружке давали друг другу возможность проявиться. Был лишь один случай, когда два солиста разошлись во взглядах на природу танца. Каждый из них показывал, какие коленца допустимы, а какие нет. Дело дошло до драки. Один стал бить стену и видимо победил ее, второй ударил совершенно постороннего храпуна подушкой. Время от времени, поистратив скудный заряд палатной энергии, танцоры обвисали на месте, словно на ниточках, и начинали как-то странно вздрагивать, словно отряхиваясь. В ходе конвульсиума кое-кто из них приближался к моей койке, но, наверное, принимал ее за могильный холмик.

В полной безопасности неживого предмета, обливаясь потом, я провел сутки, а потом меня засекли и разоблачили.

Это был типчик с морщинистой шеей птицы и маленькой зеленоватой головой динозавра. Он подвалил ко мне походкой ящера из фильма и, глядя в сторону, тихим конфиденциальным голосом сказал:

— Кончай притворяться землей. Ты оттуда?

— Отсюда, коллега.

— Ага, понятно, — спокойно отозвался он и вдруг возбудил аудиторию хриплым клекотом. — А-а-а. Он пришел!

Привлек гад не только внимание, но и искренний интерес. Ко мне потянулись руки с пальцами, как клещи, как суфле, как сосиски. «Разве Он такой?» — протянул некий пассивный романтик. «Он любой», — патетически завыл его активный собрат. Я отодвинулся к стене и замолотил пяткой. Нет, подслушивание не входило в кодекс чести джентльменов-санитаров. Ящер вдруг скомандовал напирающей толпе: «На колени». Все попадали, вроде как поклоняться стали.

— Да что вы, ребята, ну вас, — засмущался я.

— Забери наши остатки отсюда, они — твои, — попросили они.

— Взаимно. Мои остатки — ваши. — Порыв разделен, но что поделаешь. Туда, где за тучей белеет гора, мы будем отправляться индивидуально, по мере отрастания перьев.

Ящер недовольно зашипел на меня.

— Что ты слушаешь говорящую еду. Скоро от них только скорлупа останется. Выведи меня одного. Я живой тут один. Хочешь, скажу страшную тайну?

— Может, не надо?

Он приблизил рот с торчащими тремя зубами к моему уху — ухо болезненно напряглось.