Друзья, любовники, враги - [4]

Гидеон Авирам сидел в комнате, которая при жизни его отца считалась библиотекой. Когда же они остались втроем, он, Мириам и Ави, их единственный ребенок, за ней закрепилось название «комната без правил». Не столько по принадлежности, сколько по содержанию, — здесь были только вещи Гидеона. Теннисная экипировка, старые пластинки и пленки, поношенные кроссовки, рваные носки, кипы книг и подборки вырезок из газет — все это было разложено повсюду, на столах, на полу. На книжных полках были выставлены археологические находки, найденные Гидеоном во время войны 1973 года. Достопримечательности, собранные за два десятилетия службы на четырех континентах. Кроме того, «комната без правил» была единственной комнатой в доме, в которой хранили память об ушедших из жизни.

Гидеон не одобрял занятий Мириам. Во-первых, из-за возникавшей между ними пустоты. Особенно с тех пор, как она добилась успеха, получив известность как художник «холокоста» [1]. А во-вторых, из-за того, что Гидеон чувствовал, как каждый новый день, окрашенный ее постоянной тоской, наступает лишь для того, чтобы с ужасающей навязчивостью подготовить беду, которая, в конце концов, и разразилась.

Гидеон был довольно красив. Классическая внешность с налетом аристократической грубоватости. Волевое лицо, крепкий, но очень изящный нос, чувствительный рот с чуть припухшей нижней губой, на подбородке ямочка в форме оливки, темные волосы, удлиненные и с серым отливом у висков. Для человека, только что отметившего свое сорокапятилетие, он был в изумительной физической форме, несмотря на то, что иногда и выглядел старше своих лет — когда хмурился и на лоб ложилась тень или когда улыбался и две морщинки появлялись в углах рта. Однако самой замечательной его особенностью были глаза — чисто голубые. Они особенно выделялись своим необычным цветом на его породистом лице. Теперь они чуть покраснели и подернулись поволокой, и он щурился от сигаретного дыма, выкуривая одну сигарету за другой и бросая короткие окурки в керамическую пепельницу.

Небритый, нечесаный, он находился в подавленном состоянии с тех пор, как около двух недель назад Мириам выдвинула ему ультиматум — оставить любовницу или их супружеству конец. На этот раз, потребовав его возвращения, она не устраивала истерики, а он не отвечал тем, что уходил в себя. Напротив, он принял ее слова, как боксер-профессионал принимает мощный удар в челюсть, — лишь прищурил глаз. Те отношения, что сложились между ними, можно было бы назвать обоюдной мрачной апатией, неизвестно чем грозящей. Но на самом деле, внешне спокойный, он переживал всем сердцем, и именно поэтому все то, что он чувствовал — свою вину, неправоту, ошибки, — он переживал молча. Таким Гидеон был всегда, даже в юности, когда изучал арабские проблемы в Еврейском Университете в Иерусалиме, где его заметила и завербовала Моссад [2].

В соответствии с его старыми привычками и выучкой, первая реакция Гидеона была предсказуемой. Он не признал и не опроверг свою связь с другой женщиной. И все же по прошествии нескольких дней он почувствовал, что теперь более расположен поговорить об этом. Возможно, это было чем-то вроде молчаливой договоренности, когда каждый подготовлен к тому, чтобы отказаться от привычных представлений, склонностей и страхов. После того как иссяк запас слез, и между супругами возникла некоторая дистанция, Мириам провозгласила свой ультиматум, который имел отношение скорее к ее занятиям, чем к ее ущемленной гордости. Она заявила, что формы расплылись, образы сделались безжизненными, а сам предмет устарел. Именно со свойственным упомянутой дистанции черным юмором она прибавила, что, может быть, как раз настало время создать новый холокост.

Что касается Гидеона, то некоторое время им владело желание прекратить двойную жизнь. Возможно, как раз настал момент привнести в жизнь что-то новое, что будет общим для всей семьи, и особенно для его сына, который уже достаточно подрос, чтобы задавать вопросы. Постепенно он стал задумываться над тем, чтобы сменить не только род занятий, но и стиль жизни. Не было сомнений в том, что он разочаровался в своей жизни. Постоянная ложь, извинения, самопожертвование не были тем, что можно было бы считать полезным Соединенным Штатам или его собственной семье. И все-таки куда как легче решить проблему, если она касается личной жизни, поэтому-то он и решил покончить с внебрачной связью. Он решил также, что потребуется некоторое время, чтобы объяснить Элле, что все кончено, он изменился, они больше не могут быть вместе.

Отличная мысль, подумал он. Таким образом, он обратится к жене не как к женщине, а как к художнику, и предложит ей следующее: не пытаться подлатать брак обычным способом, то есть выясняя отношения, или того хуже, принуждая друг друга к чему-либо, а просто отправиться с мальчиком в Рим, посетить музеи, посмотреть развалины. Он же, честное слово, присоединится к ним через несколько дней, после того, как разберется с одним незаконченным делом в Израиле. И если Мириам поддалась на эту ложь и не устроила сцены, то только потому, что, взглянув на Гидеона, поймала знакомый взгляд, говоривший о его намерении вывернуться достойным образом из недостойной ситуации. Гидеон же про себя твердо решил сдержать слово. Именно потому, что видел, какой опустошенной выглядит Мириам, и приписывал это тем неделям, месяцам и годам, когда обманывал ее…