Друзья - [4]

— Да, он — мой друг, — упрямо ответил Имре. Он непроизвольно взглянул на обеденный стол и только сейчас почувствовал, как сильно проголодался. — Можно поесть чего-нибудь?

— Нет, — отрезала женщина. — Пусть тебя кормят там, где ты шлялся. В следующий раз не будешь опаздывать к обеду.

Имре ушам своим не поверил. Он попросту не понимал, что произошло. Ни разу в жизни еще не бывало случая, чтобы дома его не накормили обедом. Конечно, жили они с родителями бедно, но все же никогда не голодали.

— Так мне не будет обеда? — удивленно переспросил он.

— Сегодня — нет. Считай, что ты наказан. Хорошенько запомни: в этом доме раз и навсегда установлен порядок, который никому не дозволено нарушать.

— Но я хочу есть.

— Верю. Значит, надо приходить вовремя, — в голосе женщины появился металл. — И заруби себе на носу: пока ты живешь у нас, не смей водиться с Миклошем Залой!

— Буду водиться! — вспылил мальчик. Голос его дрожал от волнения и горечи. — Я сам знаю, с кем мне дружить.

— Ну, хватит! — рявкнул Жига Балла, словно кнутом щелкнул. — Попридержи язык. Покуда ты ешь наш хлеб, делай, что тебе говорят! И чтоб я от тебя больше слова не слышал! Переодевайся — и марш за уроки! А потом тетя Ирма найдет тебе дело. В нашем доме не должно быть трутней.

Глаза мальчика застилали слезы, но он сдержал подступившие к горлу рыдания и, повернувшись, отправился восвояси. Его комнатушка находилась под лестницей. Собственно, это был чулан, который супруги освободили, когда решили взять Имре к себе. Обстановкой это помещение напоминало монастырскую келью: железная солдатская койка, платяной шкаф, стол, два стула, рукомойник с тазом, с потолка на голом шнуре свисала двадцатипятисвечовая лампочка.

Имре уселся на плотно набитый соломой мешок, заменявший ему матрац, и отрешенно уставился в темный угол. И что это за судьба такая: ну почему именно его родителей унес тот страшный водоворот? Даже не верится, что совсем недавно, прошлым летом, они были так счастливы, так дружно жили все вместе на своем маленьком хуторе!.. И почему он оказался именно здесь, в Бодайке? Почему не в Будапеште у тети Жофи? Ведь столько раз он слышал от матери: «Ох уж, этот Жига; ох, этот Жига, он, видать, совсем рассудка лишился, когда выбирал в жены эту заносчивую швабку[2]». В подобных случаях отец обычно хихикал: «Прекрати, Панни! У шурина моего как раз ума палата, коль он женился на этой немецкой фее с ледяными глазами. Пойми, звездочка моя, сто хольдов[3] — это сто хольдов. Жига теперь стал первым хозяином в Бодайке».

«Да он у нее просто-напросто первый лакей, — начинала горячиться мать, — этой швабской сучке понадобился образованный венгерский лакей-управляющий, вот она его и окрутила. Боком выйдет брату эта женитьба, чует мое сердце. Еще все локти себе искусает, ан поздно! Она же бесплодная, у нее детишек никогда не будет. А тогда к чему богатство? Что с него проку?»

Тут отец обычно набивал трубку, делал пару затяжек, с удовольствием попыхивая, задумчиво вертел головой, хмыкал, смотрел на усыпанное звездами небо и медленно говорил: «Жига — мужик неплохой. Просто решил урвать от жизни побольше. Для него богатство — это всё. А что такое образованный крестьянин без земли да без денег? Так или иначе — чей-нибудь лакей, пес хозяйский. Правда, Казак?» — обратился он к лежащему на полу лохматому псу. Тот тявкнул в ответ, потянулся и улегся поудобнее, положив голову на передние лапы. А отец тем временем продолжал: «Теперь-то Жига — кум королю. Занимайся себе хозяйством сколько душе угодно. И в церкви за ним место закреплено благодаря Ирме. Ведь ее семейство подарило Бодайку священника».

Имре заочно невзлюбил тетю Ирму, услышав о ней впервые от матери, и даже начал побаиваться ее. А сейчас его неприязнь, смешанная со страхом, еще усилилась. И вообще, кто ему эта белокурая красавица? Его родственник — дядя Жига, а она — совершенно чужой человек. Имре до сих пор не мог взять в толк, почему старший брат Ферко, проведя прошлым летом две или три недели в Бодайке, вернулся домой в полном восторге от тети Ирмы и при каждом удобном случае превозносил ее до небес. Правда, Ферко всегда был подхалимом и умел приспосабливаться к обстоятельствам. Уж он бы, наверно, не остался без обеда: как-нибудь подольстился бы, выклянчил свой харч. А Имре не такой, нет; лучше умереть с голоду, чем перед кем-то унижаться. Да пусть она подавится своими обедами! Ему ничегошеньки не надо.

Имре переоделся в клетчатую фланелевую рубаху и вельветовые брюки, сунул ноги в грубые, подбитые тяжелыми гвоздями сапоги и сел за стол, чтобы делать уроки. Но желудок сводило от голода, и не было ни малейшего желания заниматься. Мальчик сидел, уставясь отсутствующим взглядом на свежевыбеленную стену, и даже не обернулся на скрип открывающейся двери. Жигмонд Балла подошел к нему и массивной своей ладонью легонько потрепал по плечу.

— Ты чего уроки не делаешь? — спросил он, присаживаясь на край стола.

Имре пожал плечами.

— А ну-ка посмотри на меня.

Мальчик поднял голову. Губы его были плотно сжаты.

— Сильно проголодался?

— Я не голоден.

— Тут у меня хлеб и сало. Это тебе. — Дядя Жига вынул из кармана сверток и положил на стол. Развернул. При виде большого куска сала и такого же изрядного ломтя хлеба Имре сглотнул слюну, но ничем не выдал своего состояния.