Друсс-Легенда. Легенда. Легенда о Побратиме Смерти - [34]

Зибен подставил руку под солнечный луч, и пылинки закружились вихрем.

Дубовая дверь отворилась, вышел мужчина средних лет. Увидев Зибена, он отвернулся и поспешил уйти. Поэт прошел в открытую дверь. Вторая комната была обставлена едва ли богаче первой — большой колченогий стол, два жестких стула и единственное, тоже закрытое ставнями окно. Свет в него не проникал совсем, и Зибен увидел, что щели заткнуты тряпками.

— От солнца хватило бы и занавески, — с деланной легкостью заметил он.

Лицо Старухи в свете красного фонаря хранило полное бесстрастие.

— Садись, — сказала она.

Зибен повиновался, стараясь не глазеть на ее вопиющее безобразие. Зубы у нее были разного цвета — зеленые, серые и бурые, как гниющие плоды. Глаза слезились, на левом красовалось бельмо. На ней был широкий балахон из выцветшей красной ткани, в складках морщинистой шеи виднелся золотой талисман.

— Выкладывай свое золото, — сказала она.

Зибен достал золотой par и подтолкнул по столу к ней. Она, не сделав движения взять монету, посмотрела ему в лицо.

— Чего ты от меня хочешь?

— Мой друг умирает.

— Да. Молодой воин с топором.

— Лекари сделали что могли, но в его легкие проник яд, и ножевая рана на пояснице не заживает.

— Ты принес какую-нибудь его вещь?

Зибен кивнул и достал из-за пояса боевую перчатку с серебряными шипами. Старуха взяла ее и молча провела заскорузлым большим пальцем по коже и металлу.

— Его лечит Кальвар Син. Что он говорит?

— Ему непонятно, как Друсс еще жив. Яд распространяется по телу; в него вливают жидкости, но он чахнет и уже четыре дня как не открывал глаз.

— И чего же ты ждешь от меня?

— Говорят, ты искусная травница — я подумал, что ты могла бы его спасти.

Старуха издала сухой, резкий смешок.

— Мои травы, как правило, служат не для продления жизни, Зибен. — Она положила перчатку на стол и откинулась назад. — Он страдает. Он потерял свою милую, и воля к жизни слабеет в нем. А без воли нет и надежды.

— И ты ничего не можешь сделать?.

— Чтобы укрепить его волю? Нет. Но его милая сейчас на борту корабля, идущего в Венгрию, и пока что ей ничего не грозит. Впрочем, в тех краях свирепствует война — кто знает, что ждет молодую рабыню на воюющем континенте? Ступай в больницу и забери своего друга в дом, который снял для вас Шадак.

— Там он умрет?

Она улыбнулась, и он отвел взгляд, чтобы не видеть ее гнилых зубов.

— Кто знает… Уложи его в комнате, где по утрам бывает солнце, дай ему в руки топор и сомкни его пальцы вокруг топорища. — Ее рука, скользнув по столу, накрыла монету.

— И это все, что ты можешь сказать за унцию золота?

— Больше тебе ничего не надо знать. Положи его руку на топорище.

— Я ожидал большего, — сказал Зибен и встал.

— Жизнь полна разочарований, Зибен. — Он направился к двери, и она сказала ему вслед: — Только смотри не  касайся лезвий.

— Что?

— Будь осторожен с этим топором.

Зибен, качая головой, вышел из дома. Солнце скрылось за тучами, полил дождь.

Друсс, обессиленный, сидел один на склоне мрачной горы. Небосвод над головой был сер и угрюм, а вокруг простиралась сухая, бесплодная земля. Он взглянул на уходящие ввысь громады гор и поднялся на ноги. Колени подгибались. Он так долго поднимался сюда, что потерял всякое чувство времени. Он знал только, что Ровена ждет на самой высокой горе, и он должен найти ее. Шагах в двадцати перед ним торчала скала, и Друсс направился туда, с трудом заставляя ноги нести его усталое тело. Кровь лилась из ран на спине, делая землю под ногами скользкой. Он упал и пополз.

Ему казалось, что прошли часы. Он взглянул — скала теперь высилась в сорока шагах.

Мимолетное отчаяние сменилось волной ярости, и он опять пополз вперед.

— Я не сдамся, — цедил он сквозь зубы. — Не сдамся ни за что.

Что-то холодное коснулось его руки, пальцы охватили стальную рукоять, и он услышал голос: «Я здесь, брат».

От этих слов его проняло холодом. Он увидел топор у себя в руках и почувствовал, что раны его затягиваются и тело наливается силой.

Легко поднявшись, он убедился, что гора, на которую он взбирается, — всего лишь холмик. И очнулся.

— Надевай рубашку, молодой человек, — сказал Кальвар Син, потрепав Друсса по спине. — Наконец-то твои раны зажили. Немного гноя еще есть, но кровь у тебя здоровая, и струпья чистые. Прими мои поздравления.

Друсс, молча кивнув, натянул очень медленно и осторожно свою серую шерстяную рубаху и без сил повалился на кровать. Кальвар Син приложил палец к его шее, нащупывая пульс. Сердце билось быстро и неровно, но после столь долгой болезни этого следовало ожидать.

— Вдохни-ка поглубже, — велел лекарь. Друсс повиновался. — Правое легкое пока еще работает не в полную силу, но это дело поправимое. Выходи гулять в сад, на солнце и морской воздух.

Лекарь, оставив больного, прошел по длинным коридорам и спустился в сад, где под развесистым вязом сидел поэт Зибен, бросая камушки в пруд.

— Твой друг поправляется, но не столь быстро, как я надеялся.

— Ты пустил ему кровь?

— Нет. Жар у него прошел. Но он все время молчит… будто отсутствует.

— У него отняли жену.

— Да, это прискорбно, но ведь на свете есть и другие женщины.

— Только не для него. Он ее любит и стремится к ней.