Друид Шаннары - [31]

Затем настроение Уолкера резко изменилось, — возможно, причиной тому стала экзальтация, неизменно сопровождавшая эти магические сеансы. А может быть, его чрезмерная любознательность. Как бы то ни было, но он убедился, что полностью овладеть и управлять магией невозможно: сколько ни старайся оградить себя от ее неблагоприятных последствий, магическая сила в конце концов заявит о своих правах. Его отношение к магии изменилось буквально за одну ночь. Он попытался уйти от нее, отогнать ее от себя. Но, увы, из этого ничего не вышло, так как она стала его неотъемлемой частью. Коглин понимал, что происходит с Уолкером, пробовал его успокоить, но тот начал сомневаться в искренности Коглина: с какой это стати старик явился к нему? Вряд ли только из желания помочь! Скорее всего его просто решили прибрать к рукам! Нити заговора друидов уходили в далекое прошлое, во времена Шиа из рода Омсвордов. Уолкер не желал иметь с этим ничего общего. Он поссорился с Коглином, дело дошло до потасовки, и в конце концов Коглин ушел.

Правда, позже, по прошествии нескольких лет, он вернулся, но Уолкер больше ничему не хотел учиться — он боялся, что магия грозит ему порабощением. Лучше ограничиться уже постигнутыми знаниями, пусть неполными, зато вполне управляемыми, и держаться подальше от людей, как он и хотел с самого начала. Коглин волен приходить и уходить, они могут поддерживать свой хрупкий союз, но для него, Уолкера, устои друидов или бывших друидов, да и вообще кого бы то ни было — не закон. Он останется самим собой.

И вот его конец приближался, и теперь Уолкер уже не был так уверен в своей правоте. Не отгородись он тогда от магии, возможно, сумел бы оттянуть приход смерти. Признать это означало нанести удар по собственной гордости. Обидно было говорить о себе, что задним умом крепок, но ведь так оно и оказалось, и Уолкер Бо, всегда превыше всего ставивший истину, вынужден был это признать.

Однажды вечером — спустя неделю после возвращения из Сторлока — Уолкер, измученный болью, сидел у очага. Коглин постоянно держался рядом. Вот и сейчас он расположился в глубине комнаты и что-то читал.

— Ты бы посидел со мною, старик, — неожиданно обратился к нему Уолкер.

Коглин молча подошел и сел рядом. Они вместе смотрели на яркие языки пламени.

— Я умираю, — проговорил Уолкер, немного помолчав. — Я испробовал все, чтобы изгнать яд, и ничего не помогло. Моя магия оказалась бессильной. И твоя наука тоже. Придется нам примириться с этим. Попытаюсь сделать все возможное, чтобы справиться с ядом, но, похоже, мне не выжить.

Он неловко подтянул искалеченную руку, превозмогая боль и тяжесть.

— Но, прежде чем умру, я должен кое-что сказать тебе.

Коглин повернулся к нему и попытался заговорить, но Уолкер жестом остановил его.

— Я ожесточился против тебя без всякой причины. За твое добро платил злом. Теперь я раскаиваюсь. — Он посмотрел на старика. — Я боялся того, что может сделать со мной магия, если я подчинюсь ей, и по-прежнему боюсь. Это не значит, что я полностью пересмотрел свои взгляды. Я уверен, что друиды используют Омсвордов в своих целях, делают с нами что хотят, направляют нас. Мне трудно примириться с тем, что меня могут превратить в послушное орудие. Но я был не прав, причислив тебя к друидам. Твои намерения никак не были связаны с их планами. Ты действовал по своей воле.

— Это так, Уолкер. Но я действовал по воле судьбы, — отозвался Коглин, лицо его было печально. — Сколько мы тратим слов, чтобы описать, что с нами происходит, а все в итоге сводится к одному: мы живем так, как предназначено судьбой, — иногда это зависит от чьего-то выбора, иногда от случайных обстоятельств, но прежде всего от нас самих. — Он покачал головой. — И можно ли, например, утверждать, что я свободней, чем ты? Алланон явился ко мне точно так же, как и к тебе, как к юным Пару и Рен, и потребовал исполнить его волю. Я не могу отрицать этого.

Уолкер кивнул:

— Однако же я был с тобою резок и сожалею об этом. Я считал тебя врагом, поскольку ты был существом из плоти и крови, а не усопшим друидом или магическим созданием, и я мог выместить на тебе свою злобу. Я находил в тебе источник терзающего меня страха. Когда я наделял тебя этими свойствами, мне становилось легче.

Коглин пожал плечами:

— Не извиняйся. Магия — тяжелое бремя для любого, а для тебя — особенно. — Он помолчал. — И не надейся, что когда-нибудь освободишься от него.

— Смерть освободит, — откликнулся Уолкер.

— Если придет. — Старик сощурился. — Только вряд ли стал бы Алланон возлагать ответственность на того, кого так легко уничтожить. Вряд ли захотел бы подвергать угрозе плоды трудов своих.

Уолкер покачал головой:

— И друиды могут ошибаться.

— В таком-то серьезном деле?

— Возможно, он неверно рассчитал и кому-то другому суждено было сохранить магический дар по достижении совершеннолетия. А мне этот дар вверили по ошибке. Скажи, Коглин, что может спасти меня сейчас? Что мне еще сделать?

— Не знаю, Уолкер. Но чувствую: выход должен быть.

Они замолчали. Шепоточек, удобно вытянувшись у огня, поднял голову, взглянул, здесь ли Уолкер, и снова положил ее на лапы. Громко потрескивали поленья в очаге, струйка дыма растворилась в воздухе.