Другой Урал - [42]

— От тебя зависит. Правда, сейчас особого смысла в этом нет.

— А раньше был?

— Ну, смотря когда — раньше. Когда воевали на лошадях — да, смысл был. А сейчас — так… Не зацепиться за что не надо, и все…

— Ты меня тогда толкнул, когда ссать вставали, чтоб я не зацепился?

— Правильно. Вот видишь, сам все знаешь.

— Не, а как? Мне сам механизм понять охота.

— Знаешь, как эта деревня называется?

— Над которой это… ну, что ты показывал? Че у нас в той стороне… Семидесятка? Нет, Семидесятка была левее, здоровая такая… Это поменьше. Аракуль? Маук какой-нибудь?

— Силач.

— О, точно, Силач же еще там. Правее отсюда. И че? Почему он так отличается? За че я там мог зацепиться?

— Там живут русские, а место там такое, что только держись. Ты о Золотой Бабе никогда не слыхал?

— Ну… — Я попытался припомнить, что же я об этом знаю.

Вроде какой-то фильм смотрел, советский еще, но там больше о том, как красные с белыми в индейцев играли; еще читал на каком-то сайте, что, мол, лежит где-то в юганских болотах статуя, которую манси обшлепали золотыми пластинками, и золота там шиш да маленько, потому и искать ее нерентабельно — ну и все вроде.

— Нет, Энгельс. Кроме самих этих слов, ниче толком не слышал.

— Там не доезжая самого Силача есть горушка, вот она и есть Золотая Баба.

— В смысле. Баба — не статуя, а сама гора?

— Да. Я б даже сказал, что гора и есть статуя; точнее, не статуя, а тело. Как у нас с тобой есть эти тела, так и у Бабы есть эта гора. Не очень укладывается, да?

— Не очень. А как тогда статуя, это так, басни?

— Нет. Тут жил народ, давно, среди которого было много Знающих и таких, перед которыми даже Урал[23] с Шульганом — так, никто. Их боялись все вокруг, потому что, когда надо было сражаться, некоторые из них выходили на бой в теле той стороны.

— Это тогда не бой был. Просто резня. Что тебе можно сделать, когда ты на той стороне…

— Не скажи. Можно, если умеючи. Так вот, эта Золотая Баба — точнее. Бабы, их много, это те люди, поселившиеся в камне. Преимущественно женщины. Ну, не обязательно в камне — некоторые в качестве тела выбирали деревянные фигуры, к которым привязывались или прибивались их вещи. Они были настолько уверены в своих силах, понимаешь? Им казалось, что они всегда смогут заставить людей менять им тела и приносить свежую кровь. Самые сильные жили даже в берестяных куклах. Представляешь, насколько нужно быть уверенным в себе, чтоб жить на той стороне, держась лишь за кусочек бересты?

— У-у-уй… — меня передернуло.

Я живо представил себе, каково это: парить над сплошным потоком мелькающих вечностей, уцепившись за бесконечно далекую щепочку в одном из мириада миров. Оборвешься — и все, вечное падение в никуда, в себя, без точки отсчета…

— Бр-р-р-р… Энгельс. А че это они так самонадеянно… подошли к вопросу?

— Нельзя сказать, что они ошибались, правда? Сколько народов прожило здесь, от зарождения до гибели. И все исправно обслуживали этих самых. Сейчас только манси немного их помнят.

— Но ведь… Разве в оконцове они не лишились своих тел?

— Они их бросили. Большинство, — поправился Энгельс. — А те, кто остался привязан к истуканам, просто опоздали. Задержались тут. Теперь мансей дергают за ниточки совсем другие, сейчас в силе лунные. Кому теперь нужны старые духи?

— То есть, ты хочешь сказать, что вот те же манси — они жили как дикари, пока были нужны этим? — удивился я, автоматически ставя закладку — уточнить попозже, че это еще за «лунные».

— Почему это «как дикари»? — сразу прицепился Энгельс. — Скорее они сейчас стали дикари. А ты сам еще несколько лет назад? Хуже и представить невозможно, скажи — не так?! Самый настоящий дикарь, с телевизором в голове. Тьфу.

— Энгельс, а как эта Баба оказалась в горе у Силача? — Я поспешил вернуть разговор в менее личное русло.

— Не знаю. Вряд ли и сама она помнит о таких мелочах; хотя что мы можем о ней знать. Это не тот случай, когда можно что-то знать. Достаточно помнить несколько элементарных вещей — не ссы в ее сторону, не ходи без нужды по ее горе да не безобразничай в лесу. К лесу, кстати, все ее племя было особенно чутко — они защищают лес на автомате, как вот ты можешь, не просыпаясь, прихлопнуть щекочущего тебе брюхо муравья. Что у нас — озеро, то у них лес.

— А не ссать — это почему?

— А. Смотри, там русская деревня. Ну, сам понимаешь — водка рекой.

— А где она не рекой.

— Это сейчас. Раньше все ж построже было. Лет, скажем, пару сотен назад.

— А-а, ну если пару сотен…

— Или пять. Ну, неважно. В общем, когда русских угораздило поселиться на этом месте, гора тут же стала использовать их для своих целей — их же никто не защищает, голые живут. Вот какая-нибудь баба напилась и оказалась на той стороне. В нужном, как говорится, месте, да еще в нужное время. Гора…

— Энгельс, почему ты стал говорить «гора»? — перебил я.

— Ну, не сама же Баба занимается этой мелочью. Ты же не принимаешь участия в… ну, вот ты пепел в окошко стряхнул — ты же не рассчитывал…

— Все, я понял. Это типа как вот железы работают или пищеварение идет, пока я совсем о другом думаю.

— Во-во. В общем, гора стала их разводить, тамошних баб. Не в смысле по понятиям, а как люди разводят скотину. Гора решает, кому от кого родить, и занимается их воспитанием, когда они еще зародышем из трех клеток плавают.