Другой - [34]

Миссис Джевет расстегнула воротник вязаного платья, слишком теплого для такой жары, и обмахивала себе грудь.

— Ну, — продолжала она, в то время как появилась тетя Жози, — не имеет значения, что говорят люди, неосторожность — мать несчастных случаев.

— Не говорите мне о материнстве и младенчестве! — захохотала тетя Жози, топая по плитам беседки, как слон.

Тетя Фаня вылавливала из бокала ягоды, они пили пунш, сваренный Винни, чтобы разогнать полуденный зной.

— Опля! — воскликнула тетя Жози, усаживаясь. Тетушка Жо была себе на уме. Все в этом мире было для нее поводом для смеха, будь то Мужчина или Животное, Война или Мир, Любовь или Ненависть. Особенно Любовь. Собственное детство она воспринимала как шутку судьбы, хитрую уловку Природы, что же еще ей оставалось делать, как не смеяться? Актриса на вторые роли, она годами разъезжала с водевилями по всей стране, но с появлением звукового кино ей пришлось искать другой заработок, и она стала ассистенткой фоторепортера в Нью-Йорке, где они с сестрой снимали квартирку на Морнингсайд-Хайдс.

Как нарочно, сестры ни в чем не походили друг на дружку и еще меньше на Аду. Если Жози можно было уподобить любимому креслу — удобному, глубокому, хотя и слегка потертому, то Фанни больше походила на стул в аудитории: простой, жесткий, прямой. Веселая и пухлая Жози — и костлявая непреклонная Фанни.

— Именно, — сказала Фанни, отвечая миссис Джевет, — я утверждаю, что мистер Анжелини был неосторожен, оставив вилы поблизости.

Застыв над коробочкой с красками, Ада сочувственно покачала головой:

— Он похож на привидение, бедняга. Мне так жалко его. Ужасно видеть, как он обвиняет себя и страдает.

— Осмелюсь заметить, — добавила Фанни, — что он стал попивать потихоньку, он не так крепко стоит на ногах, как прежде! — Щелкнув зубными протезами, она закрыла рот и покачала головой в такт звукам рояля, доносившимся из открытого окна дома миссис Роу. — Там-та-та-там-та… — пропела она, разглаживая юбку на коленях.

— Как вам показалось, Жозефина, русские сильно изменились? — поинтересовалась миссис Джевет.

— Бедняжки, — отвечала Жози, — русские все такие бедные.

— Я тоже так думаю. У этих большевиков за душой ни единого су.

— Ни рубля, Эдит. — Жози провела весь февраль в Советском Союзе, сопровождала шефа, который делал фоторепортаж для «National geographic» — гидростанция на Украине. Она первый раз побывала там с тех пор, как была маленькой девочкой. — Россия теперь совсем нищая, — продолжала она, — крестьяне пользуются борщом для переливания крови. — Все засмеялись, кроме Ады, ушедшей в свою работу.

— Вы побывали в Сибири? — спросила миссис Джевет.

— Нет. Сибирь не для бедных людей, дорогуша. А я ведь настоящий пролетарий. — Она наклонилась подтянуть подвязку, поддерживающую чулок повыше ее пухлого колена. — В Сибири теперь вся аристократия.

— Хм, вот бы сослать в Сибирь Рузвельта! — Прихлебывая пунш, тетя Фаня поудобнее устроилась в кресле. — Та-та-та-там-та… Что это за музыка?

Торри закатила глаза:

— Миссис Роу и ее «Турецкий марш», вот что это такое.

— О, Бетховен, разумеется, — сказала миссис Джевет, подавшись грудью вперед.

— Думаю, что Моцарт.

— Ты хочешь сказать, что эта старушенция до сих пор способна играть на рояле? — спросила тетя Фаня. — И до сих пор подает сигнал аэропланам?

— Иногда, — ответила Торри, и тетя Фаня кудахтнула.

— Вряд ли она слышит звук мотора сквозь этот грохот.

— Я тоже так думаю. — Решив, что она достаточно услышала про современную Россию, миссис Джевет переключилась на другой предмет. — А как Валерия? Все еще в Чикаго?

Торри кивнула.

— Мы думаем, что она еще долго там пробудет. Она очень тяжело переживала несчастье.

— А Александра? — Миссис Джевет задалась целью выяснить состояние здоровья всех членов семьи. — Она по-прежнему прячется у себя в комнате? — спросила она, не видя окна комнаты Александры, заслоненного листьями винограда. — Не понимаю, как она может сидеть взаперти с… Сколько это тянется? — Она стала загибать пальцы с наманикюренными ноготками. — Март, апрель, май, июнь… — неужели уже целых пять месяцев?

— Четыре, — поправила Торри. — Ей будет легче, когда она станет бабушкой. Она уже помогает мне готовить приданое и посчитала, сколько понадобится свивальничков и пеленок для перемены.

— Если Винни позволит ей заниматься этим, — сказала тетя Жози, со смехом осушив стакан. — По-моему, Винни добавляла в пунш сливовицу. Девушка может совсем спиться, если не будет следить за собой. Вам не кажется, что из этих старых слив можно гнать уксус? Смотри, Фанюшка, она снова прилетела. — Ее сестра отмахивалась мухобойкой от осы, угрожающе жужжавшей над ее стаканом.

— И-их! — крикнула Фаня, разбив стакан и забившись в угол беседки. — Кыш! Кыш!

— Кыш, оса, — спокойно сказала Торри, махнув рукой, и подняла разбитый стакан. — Все в порядке, Фаня. Она улетела. Садись на место.

Страх тети Фани перед жалящими насекомыми объяснялся тем, что однажды ее ужалила пчела и она чуть не умерла, поскольку пчелиный яд вывел из строя все системы ее организма. Теперь, приезжая в деревню, она принимала меры предосторожности, потому что, утверждала она (типично русское суеверие, говорила Ада), «жала», как она их называла, знают, какая из жертв больше всего боится их яда. Поэтому она запасалась хлопушками и веерами. У тети Фани не было шансов на спасение.