Другой способ чтения - [2]

Есть и третий аспект сетевой литературной деятельности - журналистика. Интересно, что традиционной русской словесности серийные детективы и любовные романы конкуренции не составляют. Именно журналистика нового образа - "интеллектуальные путеводители", или "интеллектуальная кулинария", короткие эссе размером в экран компьютера - уверенно побивает позиции литературы ХХ века. Лучшие образцы этого жанра пишутся своими для своих, интеллектуалами для интеллектуалов. И их авторы внимательно следят за тем самым, о чем я уже говорил: за алхимией соединяющихся слов, за тайным значением буковок.

ПИСАТЕЛЬ МУРАКАМИ

Среди популярной литературы есть интересный пример настоящего современного героя, обладающего примечательной расслабленности стилем, полюбившимся в России.

Особый типаж современности - типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна - туристический флер описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему - их жизнь происходит на стыке культур. Памук жонглирует западными кинофильмами, у Мураками плещется в наушниках западная музыка. Когда читаешь книгу, в которой чередуются названия чужих песен, песен, которые ты никогда не слышал и вряд ли когда-нибудь услышишь, то испытываешь при этом очень странное ощущение.

Первой пришла в Россию его "Охота на овец", книга о Добре и Зле, о том, что одно весьма трудно отличить от другого. И о том, что на Востоке понятия Добра и Зла вовсе не так связаны друг с другом, как в средней полосе России. Пониманию этого обстоятельства способствовал чрезвычайно удачный перевод Дмитрия Коваленина, который, кстати, в качестве ударной коды своего послесловия сообщает, что в японском языке у существительных редко есть множественное число. И значит, одна овца, превратившаяся в неопределенное их множество, придает добавочный смысл сказке с таким концом, что непонятно счастливый это конец или нет. В книге про овцу был китовый хрен, в смысле китовый пенис, и Таинственная Организация, и Девчонка, Которая Спала с Кем Попало, Крыса и Человек-Овца.

А овцы Мураками напомнили читателю Тургенева, его барашка с бяшей, веселый и страшный кошмар "Бежина луга". Тургеневский баран был не только зубаст и страшен. Он был к тому же говорящий.

Но вернемся к песням. Роман Мураками - это Блюз Овцы, состоящий из множества джазовых мелодий, интернациональный стиль, где мешаются дзен и "Битлз", разные десятилетия и страны. И вот герой ставит пластинку на проигрыватель, и "Нет Кинг Коул запел "К югу от границы". Вся комната словно отъехала в прошлое: я снова дышал воздухом шестидесятых".

Есть такой роман Джона Брэйна "Путь наверх", где героя охватывала тоска по дням, когда он "мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и дармовую выпивку, и женщин из общества. ...Мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведет во весь голос "На маневрах", или "Коты на крыше", или "Три почтенные старушки". Какие коты, какие старушки... Какие хиты семидесятых?.. Они намертво привязаны к среде и времени, как ключ без права передачи. Конечно, многие музыкальные имена, которые перебирал Мураками, знал и я, но все они старились стремительно - будто цены в фунтах, шиллингах и рублях, что жили в разных книгах.

Итак, Мураками оказался расслабленным стильным человеком. Одиночество, рок-н-ролл, секс. Не рекламировались только наркотики. И неважно, что для некоторых читателей Запад - это скорее географический Восток. Всюду острый, напряженный сюжет (западного толка), щепотка (вернее, полведра) национального колорита, стакан сложносочиненных метафор, а перед подачей на стол - посыпать толченой географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.

Мураками очень нравился оттого, что герои этого японца были расслабленными людьми средних лет. Мураками кокетничал своим одиночеством и расслабленностью. И русский читатель соотносил и отождествлял себя с этой постиндустриальной расслабленностью, передавал книжку другому такому же расслабленному - жена-ушла-с-работой-проблемы-машину-сперли. Мода на Мураками ширилась - безотносительно к высокому качеству его текстов. Потому как он реализовывал японский вариант сюжета про Ивана-дурака, спящего за печкой, но которому, наконец, подвалило, повело по жизни, которым заинтересовалось мироздание.

Отношения у героев Мураками были свободные: "Настолько свободные, ни к чему не обязывающие отношения у меня за всю жизнь складывались лишь с нею одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведет. Но смаковали оставшееся нам время жизни вдвоем, точно смертники - отсрочку исполнения приговора... Но даже не это было главным в моей пустоте. Главной причиной моей пустоты было то, что эта женщина была мне не нужна. Она мне нравилась. Мне было хорошо с ней рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы были вместе. Я даже вспомнил, что значит быть нежным... Но по большему счету - потребности в этой женщине я не испытывал. Уже на третьи сутки после ее ухода я отчетливо это понял. Она права: даже с нею в постели я оставался на своей Луне".