Другой путь. Часть 1 - [40]

– Хорошо, – кивнул Павлов. – Пусть будет от Юленьки Сомовой и Изотова. С этим человеком и станете работать по нашему плану. Но даже перед ним не стоит открываться полностью. Пусть думает, что вы просто передающее звено, получающее инструкции от… неважно откуда. Кроме того, я дам вам дополнительный, независимый канал связи – на всякий случай, потому что жизнь, хоть и предсказуема, – он пристально посмотрел на меня, – но иногда бывают нужны подробности.

Он выпил с нами чаю и уехал.

Два раза удалось позвонить домашним: Майцев дозвонился до отца, и мне посчастливилось застать маму на работе. У Захара состоялся короткий мужской разговор: «все хорошо, здоров, когда буду? – не знаю», а мне пришлось увиливать и хитрить, чтобы не сболтнуть лишнего.

Не сказать, что занятий было так много, что после них мы валились с ног. Вовсе нет, если не принимать в расчет физкультуру, после которой действительно часто хотелось издохнуть, но в двадцать лет восстанавливаешься очень быстро и привыкаешь к нагрузкам легко – мы не жаловались. К тому же уже через пару недель стали заметны изменения, происходившие в нас – мы становились сильнее и выносливее. Это сильно радовало, потому что занятия спортом в школьные годы шли как-то без особых успехов. Но тренеру Ивану всего было мало, и он постоянно наращивал нагрузку, рассчитывая, видно, уже в следующем году включить нас в олимпийскую сборную страны по всему сразу – от бега с препятствиями до тяжелой атлетики.

В последний месяц к графику добавился еще инструктор по вождению, пообещавший за это время научить нас сносно водить машину – на уровне опытного любителя.

Ни один из этих людей никогда не задал нам ни одного вопроса о том, для чего нужна такая подготовка. Ну и мы старались поменьше разговаривать на эту тему, даже оставаясь вдвоем.

У меня было лучше с языком, у Захара – с усвоением буржуинского образа жизни и вождением. Я постоянно сыпался с принятием адекватных решений в отсутствии «руководящей и направляющей», а у Майцева трудно ставилось произношение, потому что, как сказал Роман Алексеевич – преподаватель языка – слух у Захара отсутствовал совершенно.

Тем не менее, к середине августа мы с ним чувствовали себя уже закаленными бойцами невидимого фронта, готовыми и грудью заткнуть амбразуру и разбить самолет обо что-нибудь большое.

Мы существенно окрепли: утренняя пробежка с пятнадцатикилограммовыми рюкзаками на десять километров к концу третьего месяца не представляла особых сложностей. Правда, на большие расстояния бегать мы даже не пытались.

– Знаешь, – сказал мне как-то за полдником Захар, – а ведь ты меня обманул.

– Когда это? – опешил я от несправедливого обвинения.

– Ты мне обещал, что я сессию сдам без хвостов. А я вообще институт бросил.

Я рассмеялся и, выпив компот, обнадежил друга:

– Если вернешься, сдашь без хвостов.

Он похрустел печенюшкой и попросил:

– Все-таки посмотри, пожалуйста, что меня там ждет? Может быть, мы зря напрягаемся?

Я согласно кивнул и в который раз «скользнул» вперед по времени. И через минуту ответил:

– Все будет здорово, Захарка! Просто отлично!

Свое будущее я так и не увидел, а вот те сведения, что удалось узнать о Захаре, мне совершенно не нравились. До 2010 года я убивал его трижды. В восемьдесят девятом, девяносто шестом и в двухтысячном. Я хотел потом получше разобраться со своими видениями, но почему-то каждый раз находились причины отложить это разбирательство на завтра.

В конце второй декады августа в последний раз к нам приехал Стас. Вместе с ним прибыл еще один человек, назвавшийся Артемом. Стас велел нам слушаться его до тех пор, пока он не передаст нас следующему опекуну.

Был Артем блондинист, слегка с рыжиной, лысоват, улыбчив и больше похож на какого-нибудь ирландца – как я их себе тогда представлял, чем на русского. Умение расположить к себе, раскованность и какая-то запредельная доброжелательность сильно выделяли его манеру общения из всех знакомых мне людей. Коричневая вельветовая куртка, кроссовки и смешная шапочка на голове с длиннющим козырьком, придавали ему некую внешнюю похожесть на того бездомного американца, что приедет в СССР через два года, понаделав изрядного шума – Джозефа Маури.

Потом, спустя еще двадцать лет, выяснится, что ехал этот псевдо-бездомный американец в Союз не знакомиться со страной победившего социализма – он познакомился с ней еще в 60-х, когда ездил в Сочи «снимать русских девок». Он приехал увидеть одну из них – особенно ему полюбившуюся. Но расплывшаяся бабища, в которую превратилась та хрупкая девочка, сходу предложит иностранцу отоварить ее в «Березке» и роман двадцатилетней давности иссякнет сам собой.

Ко времени их прибытия – Стаса с Артемом – мы с Захаром по требованию Романа Алексеевича уже говорили меж собой только на английском, и Артем, сходу включившись в разговор, обнаружил то безупречное произношение, к которому я так и не подошел, а Майцеву оно и вовсе никогда не светило.

– Парни, – сказал он, – говорить вы можете, но носителям языка будет с вами трудно. Знаете, как появился голландский язык?

– Нет, – мы с Захаром пожали плечами, потому что филология была последним, нет, пожалуй, предпоследним – перед энтомологией, что интересовало нас в этой жизни.