Другой путь - [64]

В ответ Захар стал орать об исторической объективности, а Сэм возразил ему, что на ней много не заработаешь. Никому в Небраске или Огайо не интересно, как оборонялся в Сталинграде окруженный Паулюс. Совершенно наплевать на то, как отступали русские в первый год войны, и абсолютно безразлично предательство Власова. Уж американцы-то, добавил он, своих никогда не предают. В отличие от всяких… европейцев. Даже «узкоглазые джапы» понимают о чести больше, чем эти лягушатники, лимонники, боши и макаронники, не говоря уже об… — Закончить мысль он не успел.

Майцев едва не бросился на толстяка с кулаками, и если бы я не вмешался, все могло бы кончиться пьяной дракой.

Я развел оппонентов по разные концы стола и сам сел между ними.

— Хороши, союзнички, — сказал я. — Гитлеры всякие сейчас в аду ручонки потирают.

— А чего он? — непонятно пожаловался Захар.

— Скажи своему другу, Сардж, что возраст нужно уважать, — посоветовал Батт, заливая свой безвкусный «Бад» в глубины своей необъятной утробы. — Я всю ту войну не отходил от радиоприемника!

— Скажи этому старику, — с другой стороны наседал Майцев, — что старость не извиняет глупость!

— Заткнитесь оба, — попросил я. — И давайте просто помянем тех, кто сражался и погиб, так и не узнав о победе.

Они выпили по маленькой стопке бурбона и насупленно принялись ковыряться в тарелках с зеленой фасолью и куриными котлетами, сдобренными огромным количеством кетчупа.

По телевизору все так же надрывался безымянный американский «документалист», выполняющий политический заказ, а может быть, искренне считающий, что именно такую правду о той войне желает слышать рядовой американец.

В общем, сороковая годовщина Победы выдалась для нас с Захаром безрадостной.

Было очень обидно слышать о «незначительной роли» своих погибших дедов, но спорить об этом со стопроцентным американцем, пусть и активным коммунистом в недавнем прошлом, было втройне глупо и бестолково.

Но этот день очень ярко мне показал, что «советская пропаганда», которой нас так пугали в политических программах местного телевидения, — ничто по сравнению с силой воздействия «американской пропаганды». Поистине прав был Геббельс, когда говорил о том, что для того, чтобы люди поверили в ложь, она должна быть чудовищной.

Советская пропаганда вместе с лозунгами и «цитатами из классиков марксизма-ленинизма» была все-таки какой-то безыдейной — без огонька, по разнарядке, потому что так нужно. Американский пропагандист получал за свои бредни оплату настоящими долларами по самой высокой ставке и поэтому из кожи вон лез, чтобы представить и доказать ту точку зрения, которая его кормит — какими бы противоречиями с реальностью она ни была наполнена.

И я подумал, что к той программе, что мы станем воплощать в отношении России, непременно нужно добавить мощное информационное давление на умы всего мира о том, какая это перспективная страна. И не скупиться при этом ни на какие расходы. Нужно, чтобы такое писала «Таймс», — значит нужно купить «Таймс», и пусть пишут так, как умеют: умно, аргументированно, увлекательно, но только то, что скажем им мы, а не нынешние «хозяева мира». Я сделаю так, что американская пресса — самая крикливая и авторитетная — утопит весь мир в любви к России.

Я переставал быть тем русским, который более всего на свете ценит справедливость и голосит о двуличии, масках и прочей чешуе. Если двуличие приблизит меня к цели — я буду не только двуличным, я вообще забуду о любой справедливости, исключу это слово из своего словаря. Мы здесь не в Олимпийские игры играем, и цена победы — не медаль из золота и «вечная» запись в анналах.

Я еще больше утвердился в этой мысли, когда случайно заговорил с Чарли о непонятном поведении одной местной металлургической компании, использовавшей всю полученную за год прибыль для выкупа своих акций, находящихся на руках у мелких акционеров. После этого котировки их бумаг довольно ощутимо поднялись.

Я спросил у Рассела, почему так происходит, и он мне ответил.

— Сардж, — сказал он. — Ты же дипломированный специалист. Ну неужели непонятно, что таким образом корпорации искусственно завышают прибыль в пересчете на одну акцию? А чем выше прибыльность бумаги — тем она привлекательнее!

Я потребовал разъяснений.

— Да просто все, как колумбово яйцо, — усмехнулся мой «технический консультант». — Вот представь, что из года в год прибыльность компании составляет один миллион долларов. И при этом в обороте находится один миллион акций. Значит, прибыль составит один доллар на одну акцию. Как поднять привлекательность компании для инвесторов? Взять кредит, развернуть новые цеха? Это долго и не очень надежно — мало ли как изменится конъюнктура рынка через три-четыре года, когда цех заработает на полную мощность? Да еще и кредит отдавать нужно будет несколько лет — не до прибылей. Результаты для акционеров нужны сегодня! Иначе часть из них избавится от не очень доходных активов. Так?

— Наверное, так, — согласился я. — И что же дальше?

— А дальше просто. Мы протаскиваем на общем собрании акционеров решение о том, что дивиденды платить в этом году не будем, — его примут, и чуть позже я объясню почему — и пускаем всю прибыль на выкуп своих акций на рынке. Допустим, цена на них была десять баксов за бумагу. Мало того что цена сразу подскочит — потому что на бумагу появился спрос, так еще после выкупа ста тысяч бумаг на рынке останется девятьсот тысяч акций. И значит, в следующем году на одну акцию при той же абсолютной прибыли в миллион придется уже не один доллар, а один доллар и одиннадцать центов. То есть прибыль на акцию вырастет на одиннадцать процентов. Сторонний инвестор открывает статистику по компании и видит — прибыль идет, дивидендные выплаты растут, все вери гуд! Он берет свои пятьсот баксов и покупает на них бумаги этой компании — и курс снова лезет вверх. Все довольны: капитализация компании выросла, потому что котировки бумаг поднялись, дивидендные выплаты увеличились, руководство компании покупает новый «Кадиллак» и выписывает себе премиальный бонус в размере ста тысяч долларов.