Другой Петербург - [21]

Приехав в 1890 году поступать на юридический факультет университета, Сергей остановился в Петербурге у родственников, Философовых, живших на Галерной. Его кузен и сверстник, Дима Философов, тоже поступал на юридический. Лето, за исключением неизбежной экзаменационной нервотрепки, прошло приятнейшим образом: юноши уехали сначала в философовское поместье Богдановское на Псковщине, недалеко от «пушкинских мест»; а потом махнули в Европу, в один присест познакомившись для начала с Парижем, Римом, Венецией, Берлином.

У Павла Павловича начались какие-то сложности. Пришлось расстаться с пермским домом, двумя имениями, винокуренными заводами (основа благосостояния этой семьи), вернуться на военную службу. Семья поселилась на Галерной, а позднее перебралась на Симеоновскую…

Здесь надо сделать небольшое отступление. Лет за пять до возвращения Дягилева в Петербург, а именно в 1885 году, Шура Бенуа, сын маститого архитектора, поступил сразу в пятый класс гимназии К. И. Мая на Васильевском острове. В этом учебном заведении, известном образцовой постановкой образования (далеко не бесплатного), учились, как правило, дети высокого социального круга.

Сразу отметим, что относительно самого Александра Николаевича не может быть ни малейших подозрений. Его образцовая семейная жизнь исключает какие бы то ни было сомнения в полной гетеросексуальности. Однако присущие Александру Бенуа обаяние и общительность делают эту фигуру ключевой в художественной жизни России конца XIX — начала XX веков. Человек этот был в высшей степени толерантный, и маленькие слабости его друзей нисколько его не отпугивали. Ближайшими же его друзьями в гимназии Мая оказались, как на подбор, Валя Нувель, Костя Сомов и Дима Философов… Ничего не поделать, все трое были ориентированы совершенно однозначно.

Юные «пиквикианцы», как они себя называли, или «общество самообразования», собирались друг у друга, листали увражи, разглядывали рисунки, картины, пели, играли на рояле. Не чуждались барышень — у всех были сестры и кузины. Взрослея, к началу 90-х годов, юноши начали устраивать в этом небольшом кружке (человек десяток-полтора) лекции, рефераты на темы современного и классического искусства.

Отметим для курьеза еще два имени из гимназических друзей Шуры Бенуа: Коля Скалон и Гриша Калин. Позже пути их разошлись. Скалон увлекся толстовством, опростился и исчез где-то в деревне. Калина Бенуа встретил после революции, в должности комиссарика местного значения. Сказалось, видимо, «пролетарское» происхождение: отец Гриши был швейцаром в одном из домов на 10-й линии. И вот повезло привратнику: выиграл в лотерею сто тысяч рублей! Родители Гриши на радостях спились, но раньше успели купить тот самый дом, в котором старший Калин служил швейцаром. Так что сирота стал домовладельцем и получил приличное образование. В сущности, эти парни были случайными в компании «пиквикианцев», и если бы Бенуа, с его немецкой сентиментальностью и французской мелочностью, не вспомнил о них в своих замечательных мемуарах, то вряд ли бы мы их знали.

Костя Сомов и Дима Философов на гимназической скамье были совершенно влюблены друг в друга. Но их взаимные ласки, не лишенные, по меланхолическому признанию Бенуа, физической чувственности, вовсе не нравились соученикам. После шестого класса Сомов покинул гимназию, поступив, неожиданно для всех, в Академию художеств, не теряя, впрочем, связи с Философовым. Дима тогда прихварывал, и родители увезли его на годик на Ривьеру подлечиться. Таким образом, налаживающийся кружок мог распасться, но в восьмом классе двух друзей, Шуру и Валечку Нувеля, оставили на второй год, и они оказались опять с Димой в одном классе. Все втроем поступили на юридический факультет университета, куда, как мы помним, в том же году пришел Дягилев. Именно его недоставало нашим друзьям, чтобы их довольно бессмысленные и беспредметные влечения приобрели характер программы, преобразившей отечественное искусство.

Сомов был только художником — гениальным, но занимавшимся исключительно своими «радугами» и «маркизами», создавая несравненные по драгоценности живописи полотна. Бенуа — тоже живописец, весьма плодовитый, но более культурный, чем талантливый. Зато он блестяще владел пером, и первый в России стал настоящим историком и критиком искусства. Философов был, вероятно, наименее даровит, но склонен к политическим и религиозным размышлениям, в искусстве разбираясь слабо. Нувель увлекался музыкой, и хоть был любителем, но такого класса, что к советам его прислушивались Стравинский и Дебюсси.

Дягилев же… Он мог, конечно, писать статьи, и даже книгу целую как-то написал о Д. Г. Левицком. Сочинял романсы, пел баритоном. Но не в этом его значение для русской и мировой культуры.

Дягилева в буквальном смысле можно назвать гением русского искусства (гений — от латинских слова genius, gigno, «рождать» — бог мужской силы, олицетворение сил и способностей). Этот удивительный человек имел какие-то особенные флюиды, заставляющие художников под его воздействием раскрываться во всей полноте. Все, к чему он прикасался, приобретало небывалые до того блеск и новизну.