Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции - [30]

«Это судьба распорядилась так, – говорил он, – в первый же год соединения с Зинаидой Николаевной я обнаружил свою ошибку – я любил на самом деле не ее, а Гаррика, (так он называл ее первого мужа – Генриха Густавовича Нейга-уза), чья игра очаровала меня»

ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком.

В плену времени. Стр. 29.

А сам-то Генрих Густавович – не Моцарт, не Бах, даже не Скрябин (перед другими исполнителями ниже его ставить не берусь – звук его игры давно растворился в воздухе. Сравнивать исполнителей прошлых лет мы можем только как в суде, когда ночь занесенных ножей осталась уже в прошлом и главную роль начал играть соревновательный характер искусства адвокатов сторон. Но вот истина ли рождается из силы их красноречий?).

Сам Пастернак считал, что Нейгауз был рожден, чтобы стать мировой звездой (как Владимир Горовиц – его друг и партнер по музицированию для Зины), а раз не случилось (уже в тридцатые годы было ясно, что не случилось и не случится), то нечего и биться. Нейгауз попивал… В общем, не видно особой разницы в том, в кого влюбился Пастернак – в Зину или в Гаррика. Чего-то стоящего, настоящего ему точно тем летом хотелось…

А «аисты, журавли, иволги, удоды» – этого разве мало? Читатель, вы ручаетесь за свое душевное спокойствие, если жарким летним утром вы увидите рядом с домом журавля? Представьте себе его детально, в натуральную величину: полтора метра ростом, с красной головой, длинным кудрявым хвостом – настоящего, пританцовывающего, издающего свои необычные, потрясающие неслыханностью (в прямом смысле), природные звуки. Разве вы не будете целый день еще ждать чего-то более удивительного? Разве вы не захотите для себя чего-то дивного, не встреченного ранее, но такого, что покажется вам необычайно природным, естественным, роднящим вас со всей вселенной?

А аист – в наших широтах элегантнее нет ничего летающего – на тонких красных ножках и с тонким красным клювом? Тоже больше метра ростом, человеческих масштабов, на прекрасных тонких ножках дрожит, живет настоящей жизнью. Небольшое белое тельце… Когда вы видели это в последний раз? Не думаю, что вам легче было бы справиться с переполохом в душе. Если бы вы увидели вблизи иволгу – у нас такого размера разве что голубь или ворона, но это не голубь и не ворона, вы сразу это поймете. Иволга – желтая. Вы подумаете, что она из райских садов. Вам тоже захочется в рай, и вы целый день будете искать глазами, с кем отправиться в рай… Удод – если кто давно не видел – этот вообще с хохолком и загнутым книзу длинным клювом. А тут еще Нейгауз с бетховенскими сонатами <

Все виделось по-другому оставляемой семьей. Вернее, виделось так же, но этикетка наклеивалась другая. Такая, какой захотел видеть – и показать другим, это главное – участник семейной драмы, переживший всех и имеющий возможность писать историю семьи сейчас. Сын, Жененок. У него для катастрофы матери другое объяснение. «Тяжело пережитая ею смерть матери, окончание института, дипломная работа, слабое здоровье, и, с другой стороны, сознательное отталкивание отца в то время от писательских организаций и официальных сторон жизни и потому постоянные отказы с их стороны на его просьбы о предоставлении квартиры в строившемся тогда писательском доме или о временном выезде за границу. Это в конечном итоге и стало основной причиной того, что мои родители в 1931 году разошлись».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 9.

По счастью, Борис Пастернак совсем не такой человек. Он – человек наоборот. На него трудности действуют вот как: «Пишу тебе с большой любовью, удвоенной и усиленной большой горечью по поводу перегородки».

Там же. Стр. 218.

Перегородкой он хотел из комнаты сделать две, но мешали неимоверные сложности: и стоила она 250—300 рублей, и разрешение на перепланировку требовалось, и строить было трудно, а штукатурить – вообще: сохнет три недели и надо подтапливать, а уж осень, и пр. За этим, по-пастер-наковски, следует: «с большой любовью, удвоенной и усиленной…» Евгений Борисович уверен в непреодолимом убеждении его читателей, что Анна Каренина бросилась под поезд, потому что ее «среда заела». Но нам как-то грустно осознавать, что Пастернак страшно влюбился в Зинаиду Николаевну Нейгауз не потому, что муж ее Генрих Густавович очень хорошо играл на фортепиано – то есть доставлял Пастернаку самое большое чувственное удовольствие, доступное в нечастной жизни, – а сама она была очень (и оригинально, и с сильным сексуальным оттенком) хороша. И даже не потому, что эти летние радости он жадно воспринимал, чтобы не зацикливаться на самоубийстве Маяковского, на расстреле знакомого молодого поэта Силлова, на запрете ему самому ехать за границу (захлопнули), – все не потому, а что дали бы вот ссуду денежную вовремя, и папочка остался бы при мамочке на веки вечные. Что вы там рассказываете, будто Гете влюбился и на старости лет? Вот Боричка не такой, он бы не влюбился…