Другой Ленин - [22]

Владимир Ильич любил повторять знаменитые слова якобинца Жоржа Дантона: «Что нам необходимо? Смелость, еще раз смелость, и всегда смелость!»

В 1908 году большевик В. Адоратский спросил у Ленина, как бы он стал действовать, если бы и вправду оказался в роли Робеспьера. «Владимир Ильич полушутя наметил такой план действий: «Будем спрашивать, — ты за кого? за революцию или против? Если против — к стенке, если за — иди к нам и работай». Надежда Константиновна, присутствовавшая при разговоре (мы сидели втроем в комнате), заметила скептически: «Ну вот и перестреляешь как раз тех, которые лучше, которые будут иметь мужество открыто заявить о своих взглядах». Замечание это было, конечно, справедливо, но, тем не менее, Владимир Ильич все-таки был прав».

«Нечаев — титан революции». Одним из русских революционеров, к которому Владимир Ульянов относился с глубокой симпатией, был Сергей Геннадьевич Нечаев. Это тем более удивительно, что в конце XIX столетия имя Нечаева с одинаковой неприязнью произносили и монархисты, и либералы, и революционеры. Как он сумел навлечь на себя столь единодушную ненависть? Сейчас это трудно, почти невозможно понять. Пожалуй, лучшее из объяснений дала революционерка Вера Засулич, которая назвала Нечаева «человеком другого мира, как будто другой страны или другого столетия». Естественно, что этот странный пришелец встретил всеобщее непонимание, а потом и враждебность. «Таких исключительных характеров, — писала Засулич, — не появлялось больше в нашем движении, и, конечно, к счастью».

Больше всего современников поражала фантастическая, нечеловеческая целеустремленность вождя «Народной расправы» (она же «Общество топора»), В нем не было ни капли обломовской расслабленности, одно непрерывное действие. Своих целей он добивался всеми возможными средствами, не останавливаясь абсолютно ни перед чем. «Я прожил 40 лет, — заявил на суде историк Иван Прыжов, товарищ Нечаева по «Народной расправе», — но такой энергии, как у Нечаева, я никогда не встречал и не могу представить себе». Варвара Александровская, давшая на следствии признательные показания о Нечаеве, писала о нем: «Он смел и остроумен, но не всегда осторожен, смел же до дерзости… Слабостей никаких не проявляет, кроме слепой самоуверенности… Дела общества занимают его свыше физических сил; он, если и пьет, урывками; спит чуть не на ходу; засыпая в кресле… чертит рукой как бы по парте, произнося какие-то несвязные слова, но все-таки из мира своей деятельности». Другая соратница Нечаева, Александра Успенская, вспоминала: «На меня Нечаев производил впечатление умного, чрезвычайно энергичного человека, всею душою безгранично преданного делу. Такое же впечатление он производил на моего мужа и, несомненно, на всех, с кем встречался. Больше всего, что у меня осталось в памяти, — это чувство стыда перед ним. «Вот, — думалось мне, — человек, всего себя отдавший работе, тому делу, о котором мы до сих пор только разговоры разговариваем». Мне стыдно было сознавать, что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было, — ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества, не было даже своего имени… Впоследствии я много знала таких людей, отдававших свою душу, всю свою жизнь на служение народу, но тогда это был первый такой человек». Любопытно сравнить эти словесные портреты с портретом нашего героя: трудно усомниться в определенных чертах сходства…

В то время когда юный Владимир Ульянов только примерял мундир гимназиста, Нечаев уже был заживо похоронен в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (где и скончался в 1882 году). Эта историческая тюрьма имела едва ли не самую зловещую репутацию во всей империи. Тюремщикам запрещалось разговаривать с заключенными. Несколько лет Нечаев провел в цепях, ручных и ножных кандалах. Но и в таком безнадежном положении Нечаев сумел совершить одно из своих самых впечатляющих «чудес». Постепенно, шаг за шагом, он сумел завоевать сочувствие охранявших его солдат. Как ему это удалось?

«Он заговаривал с многими из них, — писал позднее «Вестник Народной Воли». — Случалось, что, согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей. «Молчишь?.. Тебе запрещено говорить? Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу?.. Вот судьба, — рассуждал он сам с собой, — вот будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя лучше собаки. Уж действительно, не люди вы, а скоты бессмысленные»… Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-нибудь о долге, о присяге. Но Нечаев только этого и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том, что такое долг, и т. д.; он цитировал Священное писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходил смущенный, растроганный, наполовину убежденный».

Тюремщики стали помогать «номеру пять»: покупать узнику пищу, газеты, наконец, установили его переписку с революционерами на свободе. Между собой именовали его «нашим орлом». Нечаев мог бежать на волю, но сам отказался от побега. «Бегство из крепости казалось ему уже слишком недостаточным. Он задумал такой план: в какой-то день года, когда вся царская фамилия должна присутствовать в Петропавловском соборе, Нечаев должен был овладеть крепостью и собором, заключить в тюрьму царя и провозгласить царем наследника». Этот фантастический план не удался, в конце 1881 года заговор был разоблачен. Всего по делу арестовали более 30 тюремщиков. Царь Александр III написал на докладе о происшедшем: «Более постыдного дела для военной команды и ее начальства, я думаю, не бывало до сих пор». На суде прокурор предположил, что Нечаев подкупил своих стражей. Но подсудимые горячо запротестовали: «Какой тут подкуп, номер пять такой человек, для которого без всякого подкупа мы готовы были идти в огонь и воду»…