Другой Ленин - [20]
В этих статьях Добролюбов с горечью спрашивает, по сути, а есть ли в России не-Обломовы?.. «А где у нас люди, способные к делу? Где люди цельные, с детства охваченные одной идеей, сжившиеся с ней так, что им нужно — или доставить торжество этой идее, или умереть? Нет таких людей…» Эпиграфом статьи про Обломова служит цитата из «Мертвых душ» Гоголя: «Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово «вперед»? Веки проходят за веками, полмильона сидней, увальней и болванов дремлет беспробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произнести его, это всемогущее слово…»
Насколько глубоко эти мысли запали в душу юного Ульянова, видно хотя бы из того, что первую чисто большевистскую газету в 1904 году Ленин и его товарищи назвали именно этим словом — «Вперед»… Сам Владимир Ильич старался быть полной противоположностью Обломову. Это сразу привлекало к нему внимание, этим он ярко выделялся среди других революционеров. Ему были почти чужды обычные для интеллигентов сомнения, колебания, нерешительность. Он всегда твердо знал, чего добивается, и уверенно вел людей за собой. «Ведь мы окружены людьми, — писал позднее Вольский, — которые хныкают, которые ничего не знают, которые говорят, кто же покажет? Приходил Владимир Ильич, молодой, энергичный, и говорил — так и так. У него была ражь».
Меньшевик Александр Потресов рассказывал: «Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо-таки гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили. Но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным, бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».
«Из такого теста делаются Робеспьеры». Не только на своих сверстников, но и на революционеров старшего поколения Ульянов производил тогда сильное впечатление.
Георгий Плеханов, бывший поначалу его союзником, объяснил причины своей симпатии к Ульянову так:
— Из такого теста делаются Робеспьеры.
Вера Засулич как-то в глаза похвалила его, сравнив с Плехановым:
— Жорж — борзая: потреплет, потреплет и бросит, а вы — бульдог: у вас мертвая хватка.
Владимиру Ильичу этот комплимент пришелся очень по душе, он с удовольствием переспросил:
— Мертвая хватка?
Другой старый социал-демократ, Павел Аксельрод, позднее так вспоминал первые встречи с Лениным: «Я тогда почувствовал, что имею дело с человеком, который будет вождем русской революции. Он не только был образованный марксист, — таких было очень много, — но он знал, что он хочет делать и как это надо сделать. От него пахло русской землей».
Вождь эсеров Виктор Чернов весной 1917 года отчасти повторял эти оценки, но вносил в них и насмешливую нотку: «У Ленина есть импонирующая цельность. Он весь — как из одного куска гранита, и притом весь — круглый, обточенный, как бильярдный шар: зацепить его не за что, и он катится вперед с неудержимостью. Но он мог бы повторить про себя известную фразу… «Я не знаю, куда иду, но иду туда — решительно». Позднее, уже после смерти Владимира Ильича, Чернов добавил: «Я думаю, что в лице Ленина сошел в могилу самый крупный характер из выдвинутых русскою революцией».
Обломов, Ленивцын, Ленин… А приходилось ли Владимиру Ильичу «бороться с Обломовым» в самом себе? Многие соратники Ленина и не подозревали, что время от времени этот неугомонный человек превращался в законченного «Обломова», сверхлентяя. Так бывало после крупных событий, в которых Ленин выкладывался весь, до конца. Тогда, чтобы восстановить силы, ему требовались полный покой и отдых. Безделью и сну Ленин отдавался столь же полно, как до того — работе.
Н. Крупская вспоминала лето 1907 года: «Про него [Ленина] рассказывали: первые дни ежеминутно засыпал — сядет под ель и через минуту уже спит. Дети его «дрыхалкой» прозвали». Мог заснуть в самую неожиданную минуту, например во время горного восхождения. «Полезли мы на Ротхорн, — писала Крупская. — Лезли с «великоторжественным аппетитом», но когда влезли наверх, Ильич вдруг лег на землю, как-то очень неудобно, чуть не на снег, и заснул. Набежали тучи, потом прорвались, чудесный вид на Альпы раскрылся с Ротхорна, а Ильич спит, как убитый, не шевельнется, больше часу проспал». После месяца такого «обломовского» отдыха Владимир Ильич возвращался в свою обычную боевую форму.
