Другой город - [7]

Я понял, что наибольший ужас и тревогу вызывает не застывшее существование знаков без значения, но скорее ошеломляющее осознание того, что ничто не может быть абсолютно лишено смысла, присутствие загадочного значения, которое дрожало над буквами, как огни святого Эльма, – значения, которое было не столько курьезной особенностью этого письма, сколько смыслом, который пронизывал все сущее и внезапно становился зримым на этих страницах, потому что его не заслоняли, как порою случается, привычные нам значения, которые, как из родника, черпают свои тайны из этого сокрытого смысла, из этого прасообщения, и обновляются в нем для продолжения своей жизни, и одновременно незаметно растворяются им, и погибают от него, как от таинственной болезни. Имел ли я право утверждать, что совершенно не понимаю этой книги? Из переплетения страхов, которые пробуждались при взгляде на испещренные незнакомыми знаками страницы, самым сильным и ошеломляющим был страх, рожденный догадкой, что нечего понимать, не о чем спрашивать, страх, рожденный чувством, что за нами тихо и терпеливо наблюдает некая жуткая победа, которой мы боимся больше, чем самого жестокого поражения.

Я сидел в полупустом малостранском кафе у окна, за которым виднелась заснеженная площадь, передо мной лежала открытая книга. На сером мраморе столиков поблескивал холодный дневной свет. Вошел новый посетитель – худой пожилой мужчина с рассеянным взглядом и порывистыми движениями, один из тех неприкаянных персонажей, что появляются в послеобеденные часы в кафе на Малой Стране; проходя мимо меня, он заметил открытую книгу: на секунду он замер, колеблясь, идти ли дальше, а потом опасливо огляделся, быстро наклонился ко мне и спросил, откуда у меня эта книга. Я рассказал, как она ко мне попала. Он сел напротив на краешек пустого стула, словно марионетка, кукловод которой слишком быстро отпустил веревочки, стремительно перегнулся через столешницу и, не переставая беспокойно оглядываться, заговорил тихо и настойчиво:

– Вот вам добрый совет, избавьтесь от своей книги как можно скорее. Поверьте мне, с той поры что я встретился с этими проклятыми буквами, я брожу, как потерявшийся пес, по унылым задворкам мира и не могу обрести покой. Посмотрите, сколь коварно и лукаво выглядят эти буквы! Это опасная гангрена, которая постепенно проникнет повсюду, буквы дышат ядом, и он незаметно и упорно разъедает знакомые предметы нашего мира, вот увидите, эти испарения исказят облик наших зданий, так что они примут вид варварских храмов, сияющих отвратительной красотой, и повсюду заблестит забытое дурное золото. Яд разъест наши слова и превратит их в древние жуткие звуки джунглей, в эгоцентричную музыку статуй. Жизнь станет плохо прописанной ролью в бесконечной инсценировке пошлого мифа о юном боге, умирающем в джунглях.

Говоря, он на локтях подъезжал по столешнице все ближе и ближе ко мне, он уже почти лежал на ней. Я попросил его рассказать, где он познакомился с загадочным алфавитом. Напряжение несколько отпустило его, и он слегка отодвинулся.

– Эта жуткая история началась в шестидесятые годы. Тогда я преподавал на юридическом факультете; еще во время учебы я опубликовал много научных статей, так что все прочили мне блестящую карьеру. У меня были славная жена и двое детишек. Я никогда не заводил романов со студентками, но где-то в середине шестидесятых на первом курсе появилась девушка, кроткое лицо которой притягивало меня необъяснимым и болезненным образом. Мне казалось, что ее жесты были рождены в неком неизвестном таинственном мире и так до сих пор и не покинули его.

– Что же это был за мир? – спросил я, потому что меня интересовали миры, вырастающие из жестов.

– Это были огромные пустые залы, отделанные мрамором. Нас в женщинах всегда привлекают пространства, которые впитались в их тела, пейзажи, которыми они пропитались и которые при встрече источают их движения. Ах, если бы я знал тогда, в какое темное царство заманивают меня легкие движения любимых рук! Мне казалось, что и ей со мною хорошо. Однажды мы встретились в Старом городе, я пригласил ее выпить бокал вина, потом проводил домой, мы поднялись по неосвещенной лестнице в ее квартиру. Она жила на улице Неруды, в одном из тех домов, которые вырастают из крутого склона и поражают визитеров тем, что можно, взойдя по узкой лесенке на последний этаж, шагнуть в заднюю дверь и вновь оказаться на ровной земле. Я стал регулярно бывать у нее. Меня удивляло, что эта девушка живет одна в большой многокомнатной квартире, но она никогда не рассказывала о себе; мы вообще мало говорили, мы просто лежали в темноте и слушали голоса, доносившиеся с улицы, и разглядывали скульптуры на фронтоне дворца напротив, что были видны через окно. Прикосновения моей любимой вновь и вновь заставляли думать о неведомой стране, о ее травах и листве, о лапках тамошних зверушек…

Он запнулся и снова беспокойно огляделся по сторонам, но в кафе было лишь несколько пенсионеров и студентов, и никто не обращал на нас внимания; и все же он придвинулся еще ближе ко мне и понизил голос: