Другой город - [21]

Девушка говорила:

– Плавание длится так долго, иногда мне кажется, что мы так и не достигнем цели. Наверное, капитан заблудился. В каком странном краю мы оказались! Мне не нравятся эти ряды окон; они нагоняют на меня страх, когда в них не горит свет, когда по черным стеклам расползаются отблески фонарей, точно огоньки светильников злых водяных духов на глади ночных колодцев в чаще леса, но еще больше я боюсь, когда свет все-таки зажигается, тогда становятся видны недвижная мебель, стены, разрисованные странными тревожными узорами, головы без тела, со ртами, которые подолгу то удлиняются, то укорачиваются, как извивающиеся рыбы. Когда наконец мы выберемся из этих унылых мест? Они гораздо тоскливее, чем ледяные поля с фантастическими глыбами льда, выныривающими из серой мглы. Никто не предупреждал нас об этих местах, когда мы отправились в плавание; наверняка мы заблудились, демоны обогнали нас на своих стремительных узких лодках и сбили с пути. Мне кажется, что если мы каким-то чудом и доплывем до цели, то в нас навсегда застрянет эта тяжелая и равнодушная мебель, круговорот рисунков на обоях заполонит наши мысли и поглотит все наши воспоминания. Может быть, нужно познакомиться с туземцами, чтобы они объяснили нам, где мы, показали дорогу…

– Не бойся, – отвечал ласковый голос мужчины, – не бойся, наш капитан опытен, его род – один из старейших и, по слухам, произошел от ягуаров. Он может вести корабль, ориентируясь по созвездиям и по запыленным лепным украшениям на стенах домов. По ночам он беседует с мудрыми змеями. У нас есть старинные сакральные карты, в программы корабельных компьютеров заложены в виде сияющих аксиом самые священные из всех мифов, на дисплеях, озаряющих своим бледным светом фрески с крылатыми быками, всю ночь мигают цифры. Я помню, как впервые увидел в их неверном свете твое тело, когда его по древнему праву первой ночи сжимал в объятиях капитан.

– Я была так рада, что ты тогда был со мной и держал меня за руку.

– Вот увидишь, все закончится хорошо. Нет смысла расспрашивать местных жителей о дороге, наверняка это варварский, необразованный народ – разве мы можем верить их словам больше, чем фразам, написанным золотыми буквами и вот уже тысячи лет сияющим на черных страницах наших кодексов, что лежат на хрустальном столе в комнате, где одна из стен – это прекрасный прохладный водопад? Да и прорицатели, которые гадают по складкам одеял, и те, кто предсказывает будущее по урчанию машин в цехах за стенами в пригородах, твердят о триумфальном прибытии, о том, что скоро мы будем прогуливаться в легких пляжных одеяниях под пальмами по белым бульварам, которые спускаются от акрополя к берегу. Нас примет губернатор, и в тихом дворике его дворца мы станем пить чай из тонких фарфоровых чашек. Нашу застарелую лихорадку помогут излечить запотевшие прохладные стаканы на террасе, где теплый ветер с моря листает страницы цветного журнала с картинками. Уже раскрывают полосатые зонтики, уже режут тонкими колечками лимоны…

– Мне страшно, я боюсь, что не существует цели, что нет никаких белых бульваров с пальмами, я боюсь, что есть только ночь и снежные вихри, кружащиеся в свете фонарей, только фрагменты темной мебели в светящихся окнах, только ухмылки маскаронов на стенах со снегом, набившимся в пустые рты…

– Пойдем, любимая, пора вернуться в каюту, я приготовлю тебе горячую ванну; быть может, уже завтра утром мы увидим берег, белые утесы…

Голоса умолкли; я еще какое-то время постоял под крутым бортом корабля, а потом снова отправился бродить по пражским улицам. Мне было тоскливо; я вспомнил о бутылочке, которую получил от старого продавца, и вынул ее из кармана, свет фонаря пробудил в ней холодную зеленую искру. Что это – алкоголь, наркотик или яд? В один глоток я опорожнил бутылочку наполовину: напиток был густым, липким и приторно-сладким.

Скоро я ощутил в теле удивительную легкость. Я оттолкнулся от снега, несколько раз взмахнул руками и поднялся в воздух, я летел морозной ночью по пустынным улицам, вдоль рядов темных окон, которые вызывали у девушки на палубе такую печаль, я набрал высоту и летел над заснеженными крышами, мимо печных труб, из которых тянулись узенькие ленточки дыма: печи угасали во тьме затихших комнат, потом я снова опускался и летел прямо над автомобилями, припаркованными у края тротуара, иногда я задевал кончиком ботинка снег, который лежал на них, я летел над светофорами – их монотонно мигающие оранжевые огоньки освещали снег на безлюдных перекрестках. Я уселся на изогнутую вершину фонаря и покачался на ней, снова взмыл вверх; медленно вращаясь вокруг собственной оси, я пролетел вдоль стены Клементинума, вдоль длинного ряда уродливых лиц на капителях пилястр. Над бурлящей плотиной я перелетел темную реку; минуя малостранский храм Святого Николая, я увидел тело акулы, окоченевшее на морозе, потом сильнее замахал руками и стал подниматься над острыми крышами и узкими темными двориками к Граду.

Устав, я спланировал на гребень крыши храма Святого Вита, чтобы немного отдохнуть. Подо мной на дворе Града лежали на снегу круги света, отбрасываемые фонарями со стены дворца, вдалеке искрились холодные огни спящего города. Я не сразу заметил, что на крыше есть еще кто-то, кроме меня. Невдалеке в тени башни удобно устроился молодой человек в лыжной шапочке с кисточкой. В одной руке у него была зажженная сигарета, а в другой – клетка с белой птицей, похожей на попугая, но с утиным клювом. Я поздоровался с незнакомцем и из вежливости спросил, часто ли он сидит на крыше собора Святого Вита. Он, похоже, был рад, что нашлось с кем поговорить.