Другой барабанщик - [2]

И всем хотелось в это верить. Все они еще никогда не жили в мире без чернокожих, чтобы знать наверняка, как это бывает. Но надеялись, что все будет в порядке, пытаясь убедить себя, что все уже закончилось, хотя и подозревали, что все только начинается.

Хотя все были свидетелями того, как это началось, в их городе события развивались с некоторым опозданием, ибо они не испытали еще ни негодования, ни горького разочарования и не пытались пресечь исход негров, подобно белым жителям других городков, считавших своим правом и долгом вырывать чемоданишки из черных пальцев или даже прибегать к рукоприкладству. Они были избавлены от обескураживающего открытия, что подобные жесты отчаяния бессмысленны, или же их лишали возможности выказывать праведный гнев: мистер Харпер заставил их понять, что негров не стоит останавливать, а Гарри Лиланд дошел до того, что высказал идею, будто у негров есть полное право уехать – и вот теперь, во второй половине воскресного дня, когда солнце начало закатываться за плоские стены некрашеных зданий на той стороне шоссе, все повернулись к мистеру Харперу и в тысячный раз за эти три дня стали обсуждать, как вообще это все началось. Всего они знать не могли, но даже то, что им было известно, могло хоть отчасти дать ответ на главный вопрос, и теперь они гадали, были ли правдой слова мистера Харпера о «крови».

Мистер Харпер обычно в восемь утра появлялся на веранде, где в течение двадцати лет занимал свою позицию, сидя в кресле-каталке, древней и неудобной, как королевский трон. Он был отставной армейский служака, который поехал на Север в Вест-Пойнт, причем был направлен в Академию самим генералом Дьюи Уилсоном. В Вест-Пойнте мистера Харпера обучили премудростям ведения войн, участвовать в которых ему было не суждено: для войны между Севером и Югом он был слишком юн, на Кубе побывал уже много лет спустя после испано-американской войны и оказался слишком стар для Первой мировой войны, забравшей у него сына. Война не принесла ему ничего, но лишила всего, и посему тридцать лет тому назад он решил, что жизнь не стоит того, чтобы встречать ее стоя, коль скоро она раз за разом сбивает тебя с ног, уселся в кресло-каталку и стал взирать на мир с веранды, объясняя царящий в ней хаос мужчинам, каждый день кучковавшимся вокруг него.

И за все эти тридцать лет на глазах у всех он вылезал из своего кресла лишь единожды – в четверг, чтобы отправиться на ферму Такера Калибана. А теперь он вновь накрепко прирос к креслу, словно никогда и не покидал. Ветер слегка трепал его жидкие седые волосы, длинные, точно у женщины, расчесанные на прямой пробор, ниспадавшие по краям лица. Он сидел, сложив руки на небольшом, но видном брюшке.

Томасон, чей торговый бизнес едва тлел, отчего он редко появлялся в своем магазине, стоял позади кресла мистера Харпера, прижавшись спиной к грязному стеклу витрины. Бобби-Джо Макколам, самый юный в группе – ему едва исполнилось двадцать лет, – сидел на ступеньках веранды, упираясь ногами в сточную канаву, и курил сигару. Лумис, завсегдатай сборищ на веранде, восседал на стуле, откинувшись назад и слегка покачиваясь на задних ножках. Он некогда учился в университете на севере штата, в Уилсон-Сити, хотя его запала хватило только на три недели, и он считал выдвинутую мистером Харпером трактовку происходящего чересчур фантастической и чересчур упрощенной.

– Что-то я не больно верю в этот зов крови, – изрек он.

– А что же еще тут может быть? В чем же тогда дело? – Мистер Харпер обернулся к Лумису и прищурился, глядя на того сквозь свои седые космы. Он говорил не так, как остальные, – высоким надтреснутым, с придыханием голосом, четко выговаривая каждое слово, словно был уроженцем Новой Англии. – Учти, я же не из тех суеверных неучей и не верю в привидения и тому подобную чепуху. Но, как я понимаю, тут дело в чистой генетике, все дело в особенном голосе крови. А если есть на свете кто-то, у кого нечто особенное в крови, – то это Такер Калибан. – Он понизил голос и продолжал почти шепотом: – Я знаю: что бы там у него в крови ни было, что-то такое, что до поры до времени пребывало в спячке, ждало своего часа и в один прекрасный день пробудилось и заставило Такера сделать то, что он сделал. Другой причины быть не может. Мы с ним никаких забот не знали. Но вдруг его кровь забурлила в венах, засвербела, и он начал… замутил эту революцию. А уж я знаю эти революции! Мы их изучали в Вест-Пойнте. С чего это я, как думаешь, счел важным встать со своего кресла? – Он поглядел на противоположную сторону улицы. – Все дело в крови Африканца. И точка!

Бобби-Джо сидел, подперев подбородок ладонями. Он не повернулся к старику, поэтому мистер Харпер не сразу осознал, что парень над ним потешается.

– Слыхал я, что говорят про Африканца. Помню даже, кто-то мне рассказывал про него давным-давно. Но я что-то сейчас не вспомню, как все было. – А мистер Харпер рассказывал эту историю только вчера и много раз до этого. – Может, расскажете, мистер Харпер, и мы посмотрим, какое это имеет отношение ко всему, а?

Но тут до мистера Харпера дошло, что его подначивают, но ему уже было все равно. Он прекрасно знал, что, как полагали некоторые, он уже слишком стар и пора бы ему уже лежать в могиле вместо того, чтобы каждое утро появляться на веранде. Но он любил рассказывать эту историю. Правда, его все равно должны были уговорить.