Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - [46]

Спектакль «Вокруг света в 80 дней» только вышел в свет, когда 8 июля 1950 года Райкин стал дважды отцом – у него родился сын, которого назвали Костей. Какое-то время мать мальчика занималась ребенком, а когда тот слегка подрос, Рома вернулась в театр, а для маленького Кости была нанята няня – татарка. Супруга Райкина была включена в новый спектакль-обозрение на все ту же международную тему – «Под крышами Парижа», авторами которого были Константин Гузынин (он был известным конферансье) и драматург Евгений Шварц. О последнем А. Райкин вспоминал следующим образом:

«…Евгений Львович жил в писательском доме на Малой Посадской улице. Теперь эта улица, поблизости от киностудии «Ленфильм», носит имя Братьев Васильевых… Наверху жили Хазин, Пантелеев, Гранин. В соседнем дворе – Козинцев…

Шварц жил в небольшой уютной квартире, где командовала жена, Екатерина Ивановна, женщина нелюдимая и, как мне всегда казалось, слишком ревностно оберегавшая его покой. Во всяком случае, когда она открывала входную дверь, выражение ее лица отнюдь не излучало приветливости. Однажды я попробовал пошутить, сказав, что могу открыть дверь и своим ключом (мы заказали дверные замки одному мастеру, и он сделал их одинаковыми), но она ничего не ответила. Вот, в сущности, и все, что я могу о ней рассказать. Однако у них с Евгением Львовичем, судя по всему, были крепкие, хотя и негладкие отношения. Он был привязан к ней, и это ощущалось даже в том, как он вам говорил:

– А мы вот что. Мы Екатерину Ивановну беспокоить не будем. Пойдемте-ка на кухню, поставим чайку…

Бывало, придешь к нему; дверь откроет Екатерина Ивановна, и, глядя на нее, можешь заключить, что Евгению Львовичу не до гостей. Но тут же из кабинета доносится раскатистый хохот в два голоса. Заглядываешь туда, а там Евгений Львович с Юрием Павловичем Германом (известный писатель, отец кинорежиссера Алексея Германа. – Ф. Р.) ведут «борьбу животов». Это у них была такая игра: выпятив живот, каждый пытался сдвинуть соперника с места. Причем прибегать к помощи рук в этом состязании категорически возбранялось. Проигрывал, как правило, тот, кто первым начинал смеяться. Но поскольку оба они были очень смешливы, борьба часто заканчивалась вничью. Добродушно подначивая друг друга, они были неистощимы. Мне очень нравилось наблюдать за ними в такие минуты…

Для нашего театра Шварц (совместно с конферансье Константином Гузыниным) написал пьесу «Под крышами Парижа». Это была именно пьеса – «полнометражная», сюжетная, и некоторая ее эстрадность от сюжета же и шла. Главный герой – французский актер Пьер Жильбер – служил в мюзик-холле. Этот Жильбер позволял себе задевать сильных мира сего и в результате поплатился работой, стал бродячим артистом, любимцем бедных кварталов…

Две стихии царили в этом спектакле. Первая – стихия ярмарочного театра, навеянная отчасти фильмом «Дети райка», который нам довелось увидеть сразу после войны. (Между прочим, это один из самых любимых моих фильмов; много лет у меня висела и сейчас висит на стене афиша с изображением Жана-Луи Барро в роли Гаспара Дебюро. Когда Барро впервые приехал в Советский Союз и побывал на одном из наших спектаклей, он заглянул ко мне в грим-уборную. Мы познакомились, и, испытывая волнение от этого знакомства, я хотел было сказать ему, как много значит для меня его виртуозное искусство, но вместо того указал на афишу «Детей райка» и развел руками. Барро тоже развел руками и сделал на этой афише трогательную надпись.)

Другая стихия – политическая сатира, обличение буржуазного общества, осуществленное нами, надо признать, в духе времени, с вульгарно-социологической прямолинейностью.

Готовя «Под крышами Парижа» в 1952 году, много переделывали по собственной воле и по взаимному согласию, но еще больше – по требованию разного рода чиновников, курировавших нас и опасавшихся, как водится, всего на свете. Всякий раз, когда я приходил к Шварцу с просьбой об очередной переделке, мне казалось, что Евгений Львович взорвется и вообще откажется продолжать это безнадежное дело, которое к тому же явно находилось на периферии его творческих интересов. Но он лишь усмехался как человек, привыкший и не к таким передрягам.

– Ну, – говорил он, – что они хотят на сей раз… Ладно. Напишем иначе.

Он принадлежал к литераторам, которые всякое редакторское замечание, даже, казалось бы, безнадежно ухудшающее текст, воспринимают без паники. Как лишний повод к тому, чтобы текст улучшить. Несмотря ни на что…»

В новом спектакле у Райкина было несколько ролей. Помимо упомянутого бездомного и безработного актера Пьера Жильбера, который ходит по парижским кварталам и развлекает бедноту, он также исполнил еще две роли: директора мюзик-холла (того, что уволил Жильбера) и федерального канцлера ФРГ Конрада Аденауэра, который проводил курс на ремилитаризацию и возрождение реваншизма в своей стране, за что, собственно, и угодил в спектакль Райкина. По поводу подобных ролей сам артист однажды сказал следующее:

«Мне никогда никто не заказывал. Это была моя потребность. Я считал, что сегодня с этим надо выступить, это меня волновало. Тот же Черчилль, который недавно еще казался нашим другом, а теперь стал врагом… В иных случаях я обходился портретным сходством, а иногда пытался наметить характеры. Аденауэр у меня выращивал цветочки, этакий милый добрый дяденька. Вокруг римского папы был закручен сюжет, у него оказывалась шкатулка с драгоценностями, за которой гнались люди. Мне было важно другое – его точка зрения на мир…»