Другими глазами - [2]

Она едва успела сунуть портрет в карман: муж появился, пыхтя, на пороге комнаты.

- Что делала? Как обычно? Каждый раз, как входишь в эту комнату делать уборку, ты мне всё тут переворачиваешь...

Потом, увидев рапиру на полу, добавил:

- Ты сражалась с одеждой в шкафу?

И он рассмеялся тем своим смехом, что исходил только из горла, как если бы его кто-то щекотал, и, отсмеявшись таким образом, он посмотрел на жену, словно спрашивал её, поняла ли она настоящую причину его смеха. Смотрел глазами чёрными, острыми, беспокойными, и веки его чуть подрагивали.

Витторе Бривио обращался с женой, как с девочкой не слишком даровитой и наивной в своей ребяческой всепоглощающей любви, плотно окружившей его и порой докучавшей, и которой он уделял внимание лишь время от времени, демонстрируя, даже в этом случае, ироничную снисходительность, как если бы хотел сказать: "Так и быть! На какое-то время и я сделаюсь таким же ребёнком, как ты, но давай не будем тратить на это слишком много времени!".

Старый пиджак выпал из рук Анны. Бривио поднял рапиру за острие, поднял пиджак, потом, подойдя к окну, позвал садовника, который, кроме того, исполнял обязанности кучера, и в тот момент запрягал лошадь. Едва только юноша (в рубашке с закатанными рукавами) появился в саду под окном, как Бривио грубо бросил ему в лицо свой старый пиджак, сопровождая подачку словами: "Держи, это тебе!"

- Так тебе будет меньше работы, - добавил он, поворачиваясь к жене, - и ты справишься, будем надеяться!

И он снова рассмеялся этим своим напряжённым неестественным смехом.

Иной раз муж Анны уезжал в город на несколько дней, а иногда всего лишь на ночь, как в этот раз, но Анна, всё ещё под впечатлением своей находки, в этот обычный, казалось бы, день почему-то боялась оставаться одна и заплакала, прощаясь с ним.

Витторе Бривио, весь во власти спешки, боявшийся не успеть вовремя и, очевидно, беспокоящийся о своих делах, без особого такта воспринял эти слёзы, необычные для жены.

- Ну что такое! Почему? Ну, брось, девочка!

И, раздражённый, ушёл прочь, даже не попрощавшись.

Анна вздрогнула от звука хлопнувшей двери. Она осталась в зале с лампой в руках, чувствуя, как слёзы застывают в её глазах, потом сорвалась с места и с поспешностью удалилась в свою спальню.

В комнате горел ночник.

- Вы тоже идите спать, - сказала Анна горничной, которая застыла ожидании. - Оставьте меня. Спокойной ночи.

Анна загасила светильник, но поставила его не на полку, как делала обыкновенно, а на ночной столик, предчувствуя, что тот, вопреки её воле, может понадобиться позже. Глядя в пол, она начала раздеваться. Когда платье упало к её ногам, она вспомнила, что там, в кармане, портрет, и с большим гневом почувствовала на себе взгляд этих ранящих глаз, что так сильно её поразили. Она решительно наклонилась, собрала с ковра одежду и, не складывая, бросила её на кресло в изножье кровати, как будто карман, в котором был спрятан портрет, и складки ткани должны были, и могли, помешать ей восстановить в памяти образ этой мертвой женщины.

То восстание чувств, что владело ею весь день, мешало ей теперь заснуть. Едва она легла и закрыла глаза, как мысли её устремились вслед за мужем по дороге, что вела к железнодорожной станции.

Усилием воли, произошедшим от нервного перевозбуждения, она с необыкновенной ясностью увидела длинную дорогу, пустынную в ночи: дрожащий свет фонарей на мостовой, что, казалось, сама дрожала в их свете, подножье каждого фонаря, кольцом окружённого мраком, лавки, все запертые, и экипаж, в котором ехал Витторе, -  как если бы она следовала за ним до станции. Она видела мрачный поезд под стеклянным навесом крытой платформы, множество людей на задымлённом, скудно освещённом перроне, слышала пронзительный свисток; и вот, поезд поехал, и – как если бы она, в самом деле, его видела, - стал удаляться и исчез в темноте. В это мгновение она вернулась в комнату, открыла глаза в своей пустой молчаливой спальне, словно после отсутствия, и смутно почувствовала вдруг, впервые с того дня, когда покинула родительский дом, пустоту, в которой с тех пор жила. Всё это время она была наполнена только своими чувствами, только своей любовью, и не замечала пустоты, да и теперь заметила её лишь потому, что весь день провела, словно приостановив сердце, чтобы смотреть, чтобы наблюдать.

- Он даже не попрощался со мной! - подумала Анна и заплакала снова, как если бы эта мысль была главной причиной её слёз.

Она приподнялась и села в постели, но тут же отдернула руку, потянувшуюся к одежде за носовым платком. Впрочем, теперь было бесполезно запрещать себе прикасаться к портрету! Она вынула его. Снова зажгла свет.

Насколько иной она представляла себе эту женщину! Рассматривая портрет теперь, она испытывала невольные угрызения совести за тот образ, что раньше подсказывало ей воображение. Она представляла себе женщину довольно полную и румяную, с глазами сверкающими и смеющимися, склонную к веселью и вульгарным развлечениям... Теперь же, вот: молодая девушка, черты которой выдавали душу глубокую и печальную, с глазами словно бы впитавшими тишину, во всём отличная от неё, но вовсе не грубая, как представлялось ей прежде. Напротив, кажется, этому рту, этим губам, и вовсе никогда не приходилось смеяться, в то время как сама Анна чаще всего смеялась очень весело. И несомненно, это смуглое лицо, что было изображено на портрете, виделось куда менее весёлым, чем её собственный облик, белокурый и румяный.