Другая Сторона - [23]

Я записалась на курсы немецкого языка, одни из самых дорогих в городе. Их хвалили, рассказывая о потрясающих результатах, а мне хотелось как можно скорее освоить новый язык. Но он все равно давался тяжело, гораздо труднее двух предыдущих и даже денег было не жаль, лишь бы справиться со склонениями и падежами. Порой чувствовала себя непонятливой школьницей, когда не могла понять не только иностранцев, но даже самого Филиппа, владеющего немецким ничуть не хуже своих зарубежных партнеров. Не успевала за речью, путала слова, терялась и краснела, видя снисходительные улыбки, которыми меня одаривали собеседники. Смотреть ЕМУ в глаза в такие моменты было стыдно, и, возвращаясь домой, я заставляла себя зубрить учебники с удвоенной силой, чтобы в следующий раз допустить новые ошибки, совсем в других вопросах.

У меня не получалось, и это расстраивало ничуть не меньше, чем невнимание Кирмана. Убеждалась лишний раз, что не ровня ему, никогда ей не стану, а значит, отсутствие интереса с его стороны вполне оправдано. Я не могла не понимать, что привлечь такого мужчину мне попросту нечем. Рядом с ним вращались дамы, куда более привлекательные, чем я, раскованные и впечатляющие. Они знали его вкусы, наверняка были осведомлены о желаниях, остававшихся для меня самой тайною за семью печатями. А я… я не могла выучить какой-то язык, куда уж претендовать на большее!

Очередная встреча превратилась в кошмар наяву. Я вновь оказалась в компании заместителя Кирмана, резковатого и угрюмого человека, чьи знания иностранных языков ограничивались возможностью поприветствовать партнера. Сам же Филипп должен был подъехать позже, к самому концу общения. И вроде бы это должно было быть мне на руку: не зная немецкого, его зам не мог оценить количество моих ошибок. Но все оказалось куда хуже: я банально не понимала, о чем идет речь. Даже сути не улавливала. В речи звучал какой-то абсолютно жуткий акцент, мешающий пониманию. Лишь позже я узнала, что приезжие оказались из Австрии, потому их произношение и казалось мне таким непривычным. Но когда спустя десять минут разговора стало ясно, что мы не продвинулись ни на шаг, впору было спрятаться под стол или сбежать из зала, подальше от позора. Но такой возможности не было. Злой шепот над самым ухом подтвердил худшие опасения:

– Если этот договор не будет подписан по твоей милости, сразу после ресторана можешь писать заявление об уходе.

Мне ничего не оставалось, кроме как проглотить сдавивший горло ком вместе с остатками собственного достоинства и обратиться к уже раздраженным гостям с мольбой перейти на английский язык. Моя просьба вызвала очевидное недовольство, но иных вариантов не существовало.

Все остальное происходило почти автоматически. Я говорила, не слыша саму себя, забыв о том, что обязательным условием работы переводчика является доброжелательная улыбка на лице. У меня не было никакой: я почти хрипела, ощущая, как лицо исказила гримаса. Больно и горько, и стыдно до такой степени, что когда в зале появился Филипп, мне в буквальном смысле захотелось умереть, тем более что для оценки ситуации ему хватило лишь мгновенья.

А я так и не решилась поднять на него глаза до того самого момента, пока немцы не начали прощаться после подписания бумаг. Не могла уйти первой, нарушая негласные законы компании, но едва они скрылись за пределами зала, сорвалась с места так, что едва не уронила стул. Слова Кирмана нагнали уже у дверей.

– Александра, останьтесь. Мне нужно кое-что обсудить с Вами.

Разумеется. Я только рассчитывала, что этот разговор состоится хотя бы завтра, и у меня будет время немного прийти в себя и успокоиться. Напрасно.

Зам хмыкнул, оглядывая мое понурое лицо, попрощался с Филиппом и ушел, оставив нас вдвоем. Сколько я ждала этого времени, а теперь не знала, где укрыться от его внимания. Мужчина кивнул в сторону побережья.

– Пойдемте к воде? Там никто не помешает поговорить.

Я смогла лишь горестно хмыкнуть в ответ, в очередной раз поражаясь его манерам: даже уволить меня хочет без свидетелей, спасая от неловкости.

Застыла, глядя на темнеющую воду. С этой стороны бухты было почти безлюдно, лишь одинокая старушка неподалеку выгуливала смешную крошечную собачонку, да в небольшой торговой палатке скучала девушка-продавец.

– Хотите мороженого?

Менее уместный вопрос было сложно представить. Или он смеялся?

– Тогда уж попкорн… Как в цирке, с одним клоуном.

Его смех на самом деле раздался, вынуждая отвести глаза, мгновенно ставшие влажными. Силы кончились, а вместе с ними – выдержка, которой я спасалась весь вечер.

– Раз получается шутить, значит, еще не все плохо. А? Саша?

Он лишь дважды называл меня так, и воспоминания обстоятельств этого лишь добавили горечи, обжигая глаза уже настоящими слезами. Но отвернуться Филипп не позволил: удержал за подбородок, заставляя взглянуть на него. Пальцем коснулся щеки, стирая мокрую дорожку.

– Эта вода облегчает боль здесь?

Его рука замерла напротив моей груди, не дотрагиваясь, а по губам растеклась улыбка, но не злая, не ехидная и даже не снисходительная. В ней чудилась теплота, но такого быть просто не могло.