Другая сторона - [67]

Я не решался показаться этому серьезному молчаливому собранию в своих лохмотьях и ждал, укрывшись в тени колонны. Внезапно я услышал чей-то тяжкий вздох. У входа шевелилось что-то темное — масса черной материи, как мне показалось при тусклом освещении. Тяжело дыша, кряхтя, неверными шагами ко мне приближалось какое-то существо. Человек? Он шел, низко склонив покрытую голову, с его плеч ниспадала широкая мантия. Возле чаши с огнем он остановился и откинул покрывало с лица. Патера?? И да, и нет! И все же это был он!.. Но как он изменился! Шумно дыша, словно под тяжестью непосильной ноши, он подошел ближе; удивительная способность менять свой облик, казалось, была им утрачена; выражение его лица свидетельствовало только об усталости — неписуемой усталости. Глаза его были полузакрыты, в нем снова появилось что то человеческое, и я не испытывал перед ним ни малейшего страха. Мертвенная восковая бледность исчезла; он опять походил на человека, знакомого мне со школьных лет. Так он протащился мимо меня, словно мучаясь предчувствием чего-то неотвратимого, навстречу синеглазым. Они поднялись и ждали его — застыв как статуи — полукругом перед светильником. Один из старейших выступил ему навстречу и протянул сосуд — маленькую вазу, насколько я мог разглядеть; потом старец опустился на пол перед повелителем; другие тоже пали ниц и закрыли лица. Глубокое религиозное волнение овладело мною с такой силой, что я невольно преклонил колени и сложил руки.

Патера тяжелой походкой прошествовал по дуге мимо чаши с огнем и спустился на несколько ступенек к маленькому полукруглому дверному проему. Оттуда вырвался такой ослепительный свет, что я закрыл глаза обеими руками. Нефтяное пламя в сравнении с ним едва мерцало. Повелитель повернулся к нам, недвижно распростертым на земле и не смевшим смотреть на него в его блеске. Глаза Патеры утратили все следы таинственной жути: теперь эти большие глаза светились влажной темной голубизной и обнимали нас всех взором, исполненным безграничной доброты. Коротким движением головы он откинул назад свои густые длинные локоны и скрылся в проеме. Длинная черная мантия медленно втянулась вслед за ним. Бронзовая дверь захлопнулась.

Все поднялись на ноги и приблизились к двери; я тоже вышел из своего угла. В соседнем помещении, похоже творилось что-то необычайное. Доносился шум, словно от движения людских колонн. Пламя в чаше резко вздрогнуло, окрасилось в зеленый цвет и погасло. Мы очутились в полной темноте.

Из-за бронзовой двери донеслись немыслимо протяжные крики. Они были настолько пронзительными, что я зажал уши руками, чтобы не потерять сознание. Казалось, будто гигантская пила грызет скалу своими зубьями. Наконец эти звуки перешли в глубокий, хриплый стон раненого зверя — но и тот постепенно затихал, пока не оборвался жутким сиплым вздохом.

Отворив дверь, мы оказались в покое, освещенном мягким голубоватым светом; все было разгромлено, везде валялись куски расплавленного металла, источенные камни, отколотые глыбы гранита. И он — повелитель!

Свернувшись в комочек, он лежал в углу, словно заброшенный туда чьей-то мощной дланью, лицом вниз.

Скрюченное тело показалось мне на удивление маленьким и слабым. Повелитель и этот бесформенный комок — между ними не было ничего общего! Я ничего не понимал. Неужели это жалкое, вызывающее сострадание существо и есть тот, кто еще недавно на наших глазах вступил в эту комнату?

Невообразимая агония искривила тело сильнейшего из людей. Голова, пусть в копоти и грязи, оставалась все той же мощно вылепленной головой великого Патеры, которую мы все так хорошо знали.

Старцы подняли труп. Когда они его обмывали, к телу постепенно вернулась гибкость. Искаженная маска сошла с лица, веки послушно закрылись, чудовищный оскал уступил место выражению полной умиротворенности. Тем но-русые локоны Патеры стали совершенно белыми.

Распростертое на земле, тело казалось мне гораздо длиннее, но к моему ужасу оно еще стало расти — рывками, с треском, словно под действием скрытого избытка сил. Рост прекратился лишь спустя продолжительное время. В сравнении с длиной туловища мощная голова выглядела почти миниатюрной; холодное, словно высеченное из мрамора лицо, обрамленное седыми прядями, походило на лицо античного бога.

Тело было неописуемо прекрасным. Я и не предполагал, что на нашей земле возможны такие изящество и правильность форм. Стоя перед ним, повелителем, в своих лохмотьях, я в первый и последний раз в жизни созерцал подлинное величие. Никто из синеглазых не осмеливался хотя бы единым движением нарушить эту тихую недосягаемость. Они уходили один за другим. Я удалился последним, затаив дыхание и на цыпочках. Синеглазые уже покинули гору, и я больше никогда их не видел.

Я опустился на нижнюю ступеньку лестницы и зарыдал.

Пятая глава. Развязка

Огромное поле развалин; горы мусора, ил, кирпичный бой — гигантская помойка города. Все окутано голубоватой утренней дымкой. Только скалистые гребни на дальнем плане слегка тронуты золотом восходящего солнца. Небо еще темное, но безоблачное. Мужчина с непокрытой головой и массивным мешком на плече твердой и упругой походкой продвигается среди развалин. На нем фрак с узкими фалдами и широкими бархатными обшлагами, узкие панталоны, туго обтягивающие мускулистые ноги, — по венской моде 60-х годов. Но эти предметы одежды запятнаны гарью и кровью и во многих местах протерты до дыр. Человек напоминает взломщика, уносящего добычу в безопасное место. Наконец он опускает свою поклажу на большой плоский камень. Грязный мешок летит в сторону — на камне стоит новехонький кожаный чемодан с латунной отделкой. Геркулес Белл извлекает из него элегантный костюм и вполне современное нижнее белье и начинает переодеваться. Потом он тщательно бреется, смотрясь в ручное зеркальце, надевает новую широкополую панаму и закуривает свою короткую трубку; тонкая трость перечного цвета с золотым набалдашником довершает его туалет.