Другая река - [9]

Ириен достал из кармана яблоко и, разломив его пополам, вытащил маленькое семечко. Он пальцем расковырял ямку в мягкой земле и опустил туда яблочное семечко, шепча ритмичный наговор. Он использовал самое могущественное волшебство – магию Творения, которая заключена во всем живом, в каждом зерне, в каждом побеге. Только Истинный Язык – лонгиир смог разбудить ее в семечке, и тогда росток вырвался из земли. Сначала он был слаб и тонок, но пробужденная от сна земля щедро дарила ему свои соки, откликаясь на просьбу волшебника. Тонкий стебелек рвался к небу, расталкивая в стороны ветви, он рос, крепчал, и очень скоро над могилой балаганщиков высилась сильная молодая яблоня, шелестевшая свежими листиками, словно росла здесь не один год.

– Это все, что я могу сделать для нее, – сказал Ириен, не глядя на потрясенных актеров. – Рикирин, возьми. – Он отдал ему рукописи Лайли. – В Ларое найди печатника Беррана, что живет на Старой Конной, назови мое имя и попроси напечатать эти пьесы. У него есть новый станок. Теперь лишь от тебя зависит, будут ли люди помнить о Лайли. И вот еще… – смущенно добавил эльф, вкладывая в ладонь Хсабы небольшой мешочек. – Возьми, уж не побрезгуй. Пригодится на первое время.

Больше Ириен не собирался задерживаться ни на мгновение. Он легко взлетел в седло и уехал, даже и не обернувшись.

– Ты знал Лайли Саганар? – потрясенно ахнула Джасс, глядя на Яримраэна так, словно видела его впервые в жизни. – А то я все время думала, кого ты мне напоминаешь…

– Так вышло, – почти оправдываясь, сказал принц. – Слова Ириена сбылись. Через сто тридцать лет ее имя знает каждый. Ну, почти каждый.

– Я все время забываю, что вы с Ириеном эльфы. Боги, вы оба знали сочинительницу Саганар! Ну вот, ты уходишь, а я не успела расспросить, какая она была на самом деле.

Джасс осеклась под тяжелым взглядом принца. Наверняка ему нельзя было сделать больнее, чем она только что сделала. Яримраэн дернул головой, как от жгучей пощечины, синь глаз мгновенно заволокло давней тоской.

– Прости.

– Мне нет прощения. И не будет никогда, – выдавил из себя Ярим немеющими губами с величайшим трудом. – Теперь ты понимаешь, почему я оставляю тебя?

– Я – не Лайли. Во мне нет ничего ценного.

– Ты человек. Ты должна прожить свою жизнь. Тебе и без Альсовых пророчеств хватает неприятностей. Держись Парда или Малагана. Но, я думаю, он вернется. Поймет и вернется. И Пард так говорит.

– Хорошо, что ты мне напомнил. Я знаю, он хотел таким образом меня спасти. – Джасс до крови закусила губы. – Когда он поймет свою неправоту… Ты верно сказал: я человек – и я не сумею ждать двести лет. Как ждет тебя Альмарэ. А она ждет.

– Я не вернусь в Фэйр.

– Потому что тебе для этого придется просить Иланда? А ты так горд и не умеешь прощать?!

– Мы все не умеем прощать.

– В таком случае тебе тоже предстоит много чего понять.

– Ты обнимешь меня на прощание?

– Иди сюда, сволочь остроухая.

Джасс прижалась к груди эльфийского принца, ощущая его невесомые теплые объятия, растворяясь в его нежности и любви. На груди у него на кожаном шнурке болталось маленькое, тщательно начищенное медное колечко.

Потрепанное перышко поскрипывало по неровному листочку дешевой бумаги, строка ложилась за строкой, каждое слово нанизывалось на нить повествования, словно по волшебству складываясь в рифмованные строфы. Чудесное ощущение всемогущества не покидало ее. Так полководец, стоя на вершине холма, отправляет рати на великую битву одним мановением закованной в латы руки. Так могучий волшебник сплетает из древних слов сеть, способную поймать и дракона, и яркую бабочку. Только во власти Лайли Саганар были не воины в доспехах и не колдовские руны, а самые простые слова на обыкновенном языке, которыми мать укачивает младенца в колыбели, которыми разговаривают князья во дворцах, а нищие просят подаяние. Лайли не была волшебницей, она была чем-то большим. Она была творцом. Что важнее всего.

Интерлюдия ЧЕСТЬ НЕДОСТОЙНЫХ

Сийгин, орк. 1693 год

Трактир был не то чтобы полон народу до отказа, но заполнен преизрядно. А как иначе? В канун Арраганова дня, по чистой случайности совпадающего с древним праздником, посвященным Турайф – богине встреч и разлук, принято было по всем обитаемым землям учинять веселые пирушки и попойки, но удерживаться от драк и раздоров. Считалось дурной приметой рукоприкладство, даже в отношении законной супруги, даже ежели оная и заслужила хорошую взбучку. Народец вне зависимости от остроты ушей старинных примет держался крепко и руки не распускал понапрасну. Тем паче что всех иных дней в году хватало для доброй драки и прочих простых прелестей жизни. А потому в самом наилучшем трактире славного града Тэссара, в «Алом щите», собрались добропорядочные обыватели, чтобы поднять кружки, полные до краев отменнейшим темным пивом, с наилучшими пожеланиями друг дружке. Ради такого случая хозяин заведения господин Мано пригласил заезжего менестреля, не скупясь на оплату пения и музыки, столь редкой в Тэссаре, городе торговом и богатом на звонкую монету, но бедном на развлечения.

Моя печаль меня переживет,