Другая Грань. Часть 1. Гости Вейтары - [162]

Глава 14 В которой раскрывается одна из тайн

Я под стеклом, я на витрине

Смотрю в окно в дождливый час.

И день и ночь от той картины

Не отвожу печальных глаз.

Все проходят мимо, а одна девчушка

Говорит: "Какая грустная игрушка,

Папа, подари! Папа, подари!

Папа, подари мне куклу!

Папа, подари! Папа, подари!

Папа, подари мне куклу!"

Я сплю.

Я сплю на ужасно неудобной, жесткой кровати. Мало того, эта кровать ещё и совсем узкая, как кушетка в кабинете доктора Тигелин. Добрая старушка Тигелин, похожая на бабушку из сказки, она была детским врачом семьи фон Стерлинг, лечившим, и меня, и Тони, и Алека. А в кабинете у неё стояла низенькая кушетка, на которую доктор укладывала ребят, прежде чем провести сканирование. Никогда не думала, что на такой неудобной постели можно заснуть. Но сейчас я сплю.

Я сплю. Я сплю, лежа на спине, хотя всегда любила спать на боку. Сколько себя помню, я засыпала и просыпалась лицом к окну. Вечерами на стекле так приятно играли отблески от стоявших в саду разноцветных фонарей, а по утрам меня будил свет восходящего Солнца.

Я сплю. Почему-то я сплю, не сняв чулок и, кажется, в платье. Девочке из культурной семьи неприлично спать, не переодевшись в ночную сорочку. Я никогда так не делала. Никогда. Что бы ни происходило, как бы я не уставала, но всегда на ночь умывалась, чистила зубы и надевала сорочку или пижаму. А сейчас я сплю в одежде, словно бездомная бродяжка какая-нибудь. Мне стыдно. Пусть у меня нет индекса, но у меня есть свой дом, где меня хоть и не любят, но заботятся обо мне. Мне стыдно, но я продолжаю спать.

Я сплю. Я сплю и не сплю одновременно. Я знаю, что это бывает, это называется "хрустальный сон". Только, говорят, что в таком сне видишь себя как бы со стороны. Ничего подобного со мной сейчас не происходит. Я просто сплю и знаю об этом. Странно, правда?

Я сплю. Сплю и при этом не шевелюсь. Сколько себя помню, я всегда ворочалась во сне. А сейчас я неподвижно лежу на спине и не шевелюсь. Не могу? Не хочу? Не знаю…

Я сплю. Я сплю и слышу, что происходит в комнате вокруг меня. Долгое время было тихо, лишь иногда потрескивали фитили горящих свечей. Свечи спать мне не мешают: их совсем мало в этой большой комнате, и они не способны разогнать царящий здесь мрак. Но теперь к комнате кто-то приближается. И даже двое. Я слышу шаги. Легкие женские шаги, шуршание юбок по каменным плитам пола. А рядом с ней идёт калека: я слышу шарканье подволакиваемой ноги. Они идут молча. Шаги приближаются.

Дверь открывается почти без скрипа, петли хорошо смазаны. Легкое дуновение ветерка колеблет огоньки свечей. Нет, я этого не вижу, ведь я сплю. Но я чувствую, что это происходит именно так. И я всё слышу. Я даже слышу даже дыхание вошедших. Они молчат. Они молча подходят ближе. Женщина и калека.

— Бедные дети, — тихо шепчет женщина.

Мне знаком этот голос. Даже во сне я могу понять, кто зашел в комнату: госпожа волшебница. Добрая фея, разрушившая чары злобного колдуна, превращавшего людей в камень. Да, и я тоже была каменной статуей. Это был не сон, это было на самом деле. Я вспоминаю этот ужас, хотя сейчас — я сплю. Но я знаю, что тогда всё это было на самом деле. Только вот, как госпожа волшебница оказалась в моем сне? Или сон, незаметно для меня, уже закончился? Я пытаюсь повернуться, но не могу. Значит, я всё-таки продолжаю спать…

— Виолетта, ты понимаешь, что происходит?

Голос мелодичный и очень мягкий, но говорит не женщина, а мужчина. Его я тоже знаю. Господин волшебник, он помогал госпоже разрушить чары злого колдуна. У него очень необычный, странный вид: он такой высокий, волосы совершенно седые, а кожа — чёрная. Когда я его впервые увидела, то даже испугалась. Но потом поняла, что бояться его не надо: он очень добрый и плохого не сделает.

— С этим надо смириться. Нар. Мы ничем не можем им помочь. Они мертвы, и нам не дано вернуть их к жизни. Всяким силам поставлен свой предел.

— О чём ты говоришь? Виолетта, ты же вообще не понимаешь, что происходит…

Я чувствую, что взрослые растеряны. Каждый из них видит происходящее по-своему, каждый хочет объяснить свою точку зрения — и не находит слов. Они взволнованны, напряжены и не знают, что им делать. А я… я сплю. Сплю и вижу свой хрустальный сон.

— Это я во всём виноват… Но я не знал… Я даже не мог подумать…

— Не надо винить себя, Нар… Поверь, Мицар переживает не меньше твоего. Ему тоже жаль детей, но это — несчастный случай, который нельзя было предугадать и предотвратить. Если кто виноват, то это Зуратели, затеявший всю эту возню с памятником порокам. Если бы не он, то ничего бы не произошло, дети бы остались живы.

— Но они — не живы.

— Но ты-то здесь при чём? Ты и сам мог погибнуть от этого взрыва. За твою жизнь мы с мэтром Конрадом боролись два дня и две ночи. Скажу честно, у тебя было больше шансов умереть, чем остаться в живых.

— Остаться в живых? Виолетта, ты настолько устала за эти два дня, что напрочь забыла о том, что я вовсе не был живым в тот момент, когда этот волшебник произнес твоё заклинание?

Они молчат. Стоит такая тишина, что я слышу их прерывистое дыхание и треск фитилей у горящих свечей. Они смотрят друг на друга, глаза в глаза. Точнее, глаза в глаз, потому что голова волшебника туго замотана бинтами, так, что наружу торчит только левое ухо, неестественно большое за счет вздернутого вверх остренького кончика. Да ещё оставлено небольшое отверстие, в глубине которого поблескивает в пламени свечи белок единственного уцелевшего глаза. Именно туда направлен взгляд волшебницы. Зрачки её карих глаз медленно расширяются от ужаса: она начинает понимать, что произошло.