Другая другая Россия - [42]

— Что-то случилось? — спрашивает меня Тея.

Она чистит картошку для пирога.

— Смотри не порежься, — отвечаю я.

Никита трет морковку на терке. Я мою грибы. После чаепития в лагере состоится собрание, посвященное письму.

— Это не мои дети, — в кухню заходит Альбина Гавриловна. Она чуть не плачет. — Я знаю своих детей, они не могли написать такое письмо. Это был кто-то из взрослых. И к Беслану это письмо не имеет никакого отношения…

Собрание проходит в домике зебр. «Фэмили-хэды» собираются на кухне за столом. По левую руку от меня — коротко стриженная женщина. Мне рассказывали, что когда-то в ее жизни случилась трагедия, справиться с ней помогли «Дети Марии». Рядом — полная женщина в тельняшке со схожей судьбой. Девушка-итальянка со своим бойфрендом. Напротив меня — муж и жена. Он американец, познакомились в лагере. Рядом с ними — ее сестра. И еще одна пара — муж с женой из семьи зебр. Она — в полосатом облегающем костюме.

— Кто может рассказать, что произошло? — спрашивает Мария. — Кто у нас первоисточник?

Первоисточником оказываюсь я. Рассказываю, что произошло.

На кухню входит Аслан: ему разрешили присутствовать на собрании.

— Обнимите его, — говорит женщина в тельняшке, и сидящие рядом обнимают Аслана.

— Все в курсе ситуации, — говорит Мария. — Давайте каждый по очереди выскажет свое мнение и внесет предложение, что делать дальше.

Первой начинает стриженая женщина.

— Относительно почты, — говорит она. — Из-за того, что Петя одним из первых получил письмо от мистера Икс, он теперь подозревает Митю и пытается писать письма молоком.

Девушка-итальянка не понимает, что такое «писать молоком». Ей объясняют, что это — невидимое письмо, которое надо подержать над свечкой, чтобы прочесть.

— На письме была черная метка, — продолжает стриженая. — Мне очень неприятно, что ребенок начинает думать, что у него есть враги. Сегодня я не позволила передать ему второе письмо… Еще один мальчик получил письмо — оно все надушенное, зацелованное накрашенными губами. У него тоже съехала от этого крыша. Он не понимает, что это прикол. Ему больно стало. Когда тебе признаются в любви и не подписывают письмо, то это очень странно… Относительно предложений по почте… Надо вводить цензуру. Открытую или тайную. Может, детям стоит об этом сказать? Если мы начнем им врать, это все равно плохо. Нужно вводить цензуру, чтобы думали, что пишут. Это не убьет игру для детей, которые пишут письмо впервые. Они задают в них невинные вопросы, и им не стыдно показать такое письмо.

— Я за эту идею была с самого начала, — говорит женщина в тельняшке. — Но мне даже в голову не приходило, что будут какие-то национальные… То, что произошло, это…

Все высказались по кругу за открытую цензуру. Они рассказывали о том, как приятно самым маленьким детям получать письма, о том, сколько радости они им приносят. Мария поддержала идею цензуры. Когда я попросила разрешения высказать свое мнение, все замялись, но Мария нехотя согласилась.

— Если вводить цензуру, то она должна быть тайной.

— Почему? — спросила Мария.

— Потому что жертвой был не Аслан, а человек, который это письмо написал. Его надо выявить и ему надо помочь.

— Мы что, должны обманывать детей? В основе нашей работы лежит честность, — ответила Мария.

— Но эти дети пробудут в лагере всего две недели, а потом вернутся в интернат. Там не будет таких добрых и хороших взрослых, как вы. И уж тем более им не попадутся такие честные люди, когда они выйдут из интерната.

— Она хочет сказать, что мы все тут только играем в честность, — подвела итог стриженая.

— В интернатах у них тоже чемоданы обыскивают, — сказала женщина в тельняшке. — И иногда это помогает: в них находятся ворованные вещи.

— Это для нас неприемлемо, — подытожила Мария. — В основе нашей работы лежит честность. Мы не будем обманывать детей.

— Я только хочу сказать, что вы все удивительно похожи… на Марию… — ответила я.

Поздно ночью мы пили чай у Марии, и она говорила мне, что всех и каждого она вытащить все равно не сможет. В конце концов, у нее есть и свои дети. И не только свои — она активно усыновляет и удочеряет детей. Все они живут в ее доме. Всем им она помогает устроиться в жизни. И конечно, она права: лучше делать хоть что-то, чем вообще ничего.

Я возвращалась в свой домик из красного кирпича в три часа ночи. Шел дождь. Рощу не освещал ни один огонек, а мой мобильный телефон разрядился. Я шла на ощупь и думала о цензуре. Разве заглядывать в чужие письма не то же самое, что обыскивать чужие чемоданы? И есть ли смысл говорить о честности, когда ты голосуешь за цензуру, метод сам по себе нечестный, а потом искать честные пути его исполнения?

Четвертый день

Альбина Гавриловна печет осетинские пироги. Взрослые со мной не разговаривают: они обиделись.

Наверное, ошибся тот Режиссер, который собрал в одном месте столько разных людей. Кто здесь большая жертва — дети из Беслана или Аслан? Ужас заложников тянулся три долгих дня, а его — много лет. Стоит ли их сталкивать? Не бесланские дети написали то письмо. Это был кто-то из взрослых. Кто-то, озлобленный на жизнь. А когда-то в детстве он мог быть таким же солнечным цветком, как Тея.