Друг моей юности - [17]

Грязь отчасти беспокоит ее только в туалете, как любая чужая грязь. Жаль, что Нил и его сосед не очень-то стараются мыть унитаз и раковину.

Бренда и Нил садятся за стол, чтобы выпить. Они смотрят в окно трейлера на стальное, рябое, бликующее озеро. Здешние деревья, открытые озерным ветрам, уже почти голы. Костяки берез и тополей, жесткие и блестящие, как солома, обрамляют воду. Через месяц, может быть, выпадет снег. Через два так уж точно. Навигация на морском пути, ведущем из озера в океан, закроется, лодки встанут на прикол до весны, между берегом и открытой водой вырастут горные хребты изо льда. Нил не знает, что будет делать, когда работы на пляже прекратятся. Может, останется в этих местах и попробует найти другую работу. А может, сядет на пособие по безработице, купит снегоход, займется всякими зимними развлечениями. А может, поедет куда-нибудь, поищет работу где-нибудь еще, навестит друзей. У него друзья по всей Северной Америке и за ее пределами. Даже в Перу у него есть друзья.

— Так что было потом? — спрашивает Бренда. — Ты совсем не знаешь, что было потом с Марией?

Нил говорит, что нет, понятия не имеет.

Но Бренда никак не может забыть про эту историю; она не дает ей покоя, как налет на языке, как послевкусие во рту.

— Может быть, она вышла замуж, — говорит Бренда. — Когда ее выпустили. Чтобы выйти замуж, не обязательно быть красавицей. Это уж точно. А может, она даже похудела и стала выглядеть лучше.

— Ага, может, теперь мужики ей платят, а не она им.

— А может, она до сих пор где-нибудь сидит. Где-нибудь под замком.

Бренда чувствует боль между ног. Такое бывает после очередного сеанса. Если она сейчас встанет, то почувствует, как там у нее пульсирует — кровь приливает обратно во все мелкие сосуды, смятые, сдавленные, травмированные. Она будет вся пульсировать, как большая набрякшая потертость.

Бренда делает большой глоток из стакана и спрашивает:

— Так сколько ты у нее вытянул?

— Я от нее вообще ничего не получил. Я знал ребят, что брали у нее деньги. Мой брат Джонатан на ней неплохо заработал. Интересно, что он сейчас скажет, если ему об этом напомнить.

— А парни постарше? Ты же сам сказал, что парни тоже. Я не поверю, что ты просто так сидел и смотрел и что тебе ничего не досталось.

— А я тебе именно это и говорю. Я ни гроша не получил.

Бренда укоризненно цокает языком, допивает стакан и передвигает его по столу, скептически глядя на мокрые круги.

— Хочешь еще? — Нил забирает у нее стакан.

— Мне пора идти. Уже скоро.

Заниматься любовью можно наспех, в крайнем случае, а вот для ссоры нужно время. Они что, начинают ссориться? У Бренды нервы на взводе, но она ощущает и счастье. Единоличное, спрятанное внутри; не такое, что расплескивается вокруг, окрашивая весь мир в радужные цвета и наполняя тебя благодушным безразличием к собственным словам. Как раз наоборот. Бренда чувствует себя легкой, острой, отдельной от всего остального мира. Когда Нил приносит ей полный стакан, она сразу делает глоток, чтобы закрепить это чувство.

— А ведь тебя зовут так же, как моего мужа, — говорит она. — Странно, как я этого раньше не замечала.

Еще как замечала, просто не упоминала, зная, что Нилу будет неприятно это услышать.

— Корнилиус и Нил — это разные имена.

— Корнилиус — голландское имя. Уменьшительное от него будет Нил.

— Да, но я не голландец, и меня зовут не Корнилиус, а просто Нил.

— Все равно, если бы у него было уменьшительное имя, его звали бы Нил.

— Но у него нет уменьшительного имени.

— А я не говорила, что есть. Я сказала «если бы».

— А если нет, то чего об этом говорить?

Он, должно быть, чувствует то же, что и она, — медленно, неостановимо нарастающий новый восторг, потребность говорить и слышать резкие слова. Какое острое упоение, освобождение — выпустить на волю первый удар, и каким неотразимым соблазном манит лежащее впереди — разрушение. Не останавливаешься, чтобы подумать, почему тебе желанно это разрушение. Желанно, вот и все.

— А нам обязательно пить каждый раз? — вдруг резко говорит Нил. — Мы что, спиться хотим?

Бренда торопливо отхлебывает из стакана и отодвигает его:

— Кому это обязательно пить каждый раз?

Она думает — он имеет в виду, что им следует переключиться на кофе или кока-колу. Но он встает, подходит к одежному шкафчику, открывает ящик и говорит:

— Поди сюда.

— Даже смотреть не хочу, — отвечает она.

— Ты даже не знаешь, что у меня тут.

— Еще как знаю.

Она, конечно, не знает. То есть не конкретно.

— Оно не кусается, вообще-то.

Бренда снова отпивает из стакана и смотрит в окно. Солнце, уже идущее на закат, бросает на стол яркое пятно света, согревая ей руки.

— Ты не одобряешь, — говорит Нил.

— Я не одобряю и не не одобряю, — отвечает она, чувствуя, что теряет контроль над разговором и что ее внутреннее счастье пошло на убыль. — Мне все равно, что ты делаешь. Это твое дело.

— «Не одобряю и не не одобряю», — жеманным голосом передразнивает он. — «Мне все равно, что ты делаешь».

Это сигнал, который обязательно должен подать кто-то из двоих. Вспышка ненависти, чистой злобы, словно лезвие ножа блеснуло. Сигнал, что теперь можно ссориться в открытую. Бренда делает большой глоток, словно чувствуя, что заслужила его. Ее охватывает мрачное удовлетворение. Она встает и говорит: