Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме - [36]

Не буду отрицать, это очень утомительно, но заработать пятьдесят тысяч лир за пару часов, не пропуская учебу в университете, недурно. Я заканчивал работу к пяти часам, температура редко поднималась выше пяти градусов (тогда водителей мотороллеров еще не обязывали носить каски, так что если когда-нибудь у меня возникнет непорядок с шариками в голове, виной тому – неоднократное переохлаждение мозга, которому я подвергался в тот период), и было темно, хоть глаза выколи.

Обычно я отправлялся из окрестностей железнодорожного вокзала Термини, района столицы, который и сегодня не рекомендуют посещать ночью, затем ехал по улице Национале до Трастевере, поднимаясь по Монтеверде, чтобы затем вернуться домой.

Вид пробуждающегося Рима в пять утра, когда я подъезжал к Трастевере, был великолепен: заря прозрачных зимних солнечных дней на пустынных площадях и улицах обладает какой-то берущей за душу красотой; пока убирают с улиц следы ночных гулянок, благоуханные ароматы кофе, капуччино и сдобных рогаликов вторгаются в воздух, сопровождаемые запахами хлеба и горячей пиццы, вырывающимися на волю из печей; город просыпается, угрюмо потягиваясь, и начинает с несколько недовольной миной трудовой день в надежде, что он не окажется слишком утомительным и скоро подоспеет вечерний отдых. Недаром знаменитая римская пословица гласит: «Пошли мне, Господь, работу, да только сподоби работать как можно меньше!» В Трастевере я подкреплялся чем-нибудь горячим, чтобы потом закончить маршрут обклейки, к шести вернуться домой и вновь отправиться на своем синем мотороллере «пьяджо си» слушать лекции в университете, который, по иронии судьбы, находился неподалеку от железнодорожного вокзала Термини, примерно там, откуда я начинал свой ночной объезд.

Мне неведомо, сколько человек имели счастье наслаждаться Римом в подобные моменты, но пережить такой опыт я советую каждому.

Увлеченный и околдованный в несчетный раз красотой этого города, в тот вечер я не заметил, как ноги вынесли меня на площадь Санта-Мария-ин-Трастевере с фонтаном в центре, и через минуту я оказался перед восхитительной церковью. Площадь пустовала, и около фонтана не было ни души; точнее говоря, там находилась только одна элегантная девушка, погруженная в чтение книги, с удлиненными линиями и белокурыми волосами, которые делали ее похожей на немку. «Черт, ведь это она!» – подумал я.

Я оказался неготовым; у меня вылетело из головы, что мне предстоит весь вечер разговаривать по-английски и о чем – еще было покрыто мраком неизвестности, я даже не придумал, куда мы пойдем. Я внушил себе: «Трастевере меня спасет!» – и, поскольку пришел раньше, притворился туристом и решил быстро сделать еще круг по окрестностям, надеясь, что Рим за это время придаст мне силы собраться с мыслями.

Однако тот факт, что писательница тоже явилась заранее, показался мне хорошим началом.

Завершив круг, я возвратился на площадь с улицы Сан-Франческо-а-Рипа, вновь оказавшись перед церковью и фонтаном, к которому прислонилась Элизабет с намерением почитать.

Я направился к фонтану. Пока я шел к нему, девушка подняла голову, наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Помню, что я разобрал слово «Лука». Настал момент пустить в ход мой фантастический макаронный английский (кто знает, почему используется слово «макаронный», в моем случае точнее было бы назвать мой английский «спагеттарным»…).

– Привет, Элизабет, рад познакомиться с тобой!

Я шел напролом! Блестяще, непринужденно и прежде всего непредсказуемо! Не осмеливаюсь представить себе промахи этих первых минут, но помню, что постепенно стал чувствовать себя более спокойно. Впрочем, а почему я должен быть взволнован? Она иностранка, останется здесь на три месяца (а почему три месяца? Пускай…), найдет свои чайные и удалится в библиотеки и кружки интеллектуалов – писать и читать.

Я же находился в родном доме; на следующий день я возобновлю свою работу, обычную жизнь с Джулианой, моими друзьями, моей семьей, моей музыкой и моей «Лацио» в моем городе. Какие еще сомнения мучили меня? Что Джулиана ревнива? Нет, она знала все, к тому же свидание с незнакомой американской писательницей не должно сильно беспокоить ее. Самое главное для меня было не подвести Пэта; если Элизабет, возвратившись в Нью-Йорк, скажет ему: «Твой дружок – настоящий засранец!», бледный вид будем иметь мы оба. Я испытывал желание подарить знакомой моего друга воспоминание о приятном вечере, возможно, единственном, который она проведет в моем обществе в самом красивом городе мира.

Мы пошли бродить безо всякой определенной цели. Ясное дело, Пэт был одной из первых тем для разговора; во все время нашей беседы Элизабет продолжала улыбаться мне той же милой улыбкой, с которой она впервые посмотрела на меня некоторое время назад, и говорила со мной спокойным мелодичным голосом. Ее естественность и простота сразу же покорили меня, они, по правде сказать, совершенно не давали мне оснований укрепиться в моих предубеждениях против американских писательниц-блондинок с удлиненными линиями. Кроме того, Элизабет, казалось, совершенно не смущал мой спагеттарный английский, напротив: молодая женщина изучала итальянский и вставляла в свою речь кое-какие слова. И совсем не стеснялась демонстрировать свой прогресс.