Друг или враг? - [23]

Я сразу же переключился на вопросы, связанные с его выездом из Голландии во время войны.

— Можете ли вы вспомнить день и час, когда вы пересекли голландско-бельгийскую границу?

— Извините, сэр, но я не пересекал бельгийской границы.

— Не пересекали?

— Нет, сэр. Только по воздуху. Сначала мы отправились во Франкфурт в Германии, а оттуда через Швейцарию попали в Южную Францию и, наконец, в Испанию и Португалию.

— Это похоже на туристское путешествие, — заметил я. — Но скажите, как вам удалось проехать через Германию? Любой человек, которому посчастливилось получить разрешение на выезд из оккупированной Европы, изберет кратчайший путь. К тому же немцы не дураки, чтобы позволять эмигрантам путешествовать по Германии, где они могут собрать ценные сведения о военных объектах и результатах бомбардировок союзников.

Гельдер громко рассмеялся. Это был и горький и торжествующий смех.

— Дело в том, сэр, что и мой друг и я имели чилийские визы. А немцы с уважением относятся к подобного рода документам.

Ответ Гельдера не убедил меня, но я промолчал. Даже если немцы и отнеслись с уважением к чилийским визам, у них не было причин не отправить Гельдера и его друга журналиста кратчайшим путем. Кроме всего прочего, Гельдер был евреем. Я знал, что в глазах гестапо еврей всегда еврей, независимо от религии. Женитьба Гельдера на христианке высокого происхождения могла спасти его от заключения в концентрационном лагере, но она не могла избавить его от постоянного надзора и периодических допросов в гестапо. Любой еврей, как бы богат и известен он ни был, являлся анафемой в глазах гестапо. По-видимому, Гельдеру не разрешили бы покинуть Голландию да еще проехать через Германию, если бы он и его компаньон не были полезны немцам.

Около двух часов расспрашивал я Гельдера о его довольно странном путешествии. Постепенно его самоуверенность исчезла, и за ней я увидел труса. Гельдер сознался, что, когда он и его друг ехали во Франкфурт, их сопровождали официальные представители немецких властей. По прибытии во Франкфурт они также не были предоставлены самим себе. Об их дальнейшем путешествии заботились опять-таки немецкие власти.

Я прервал допрос и отпустил Гельдера. Он облегченно вздохнул. Но я предупредил его, что мы еще встретимся и что он услышит обо мне в течение ближайших двух суток.

Я был убежден, что напал на след преступника, и поэтому немедленно связался с английской контрразведкой и попросил прислать на следующий допрос Гельдера двух офицеров в качестве наблюдателей. Условились, что второй допрос состоится в 10.30 утра следующей субботы.

Наблюдатели приехали вовремя и сели в углу моего кабинета. Я не представил их Гельдеру и не обращался к ним, дав тем самым ему понять, что они будут присутствовать на допросе в качестве наблюдателей. Я начал с тех же вопросов, касающихся его прошлого, и в конце концов снова спросил: «Состояли ли вы в какой-нибудь политической партии или организации?»

Он посмотрел мне прямо в глаза и ответил:

— Нет, сэр.

Я продолжал пристально смотреть на него:

— Лейтенант Гельдер, можете ли вы дать честное слово офицера, что скажете правду, если я задам вам еще один вопрос?

— Да, сэр, — ответил он.

— Состояли ли вы в какой-нибудь политической партии или организации?

— Нет, сэр, — снова повторил он.

— Посмотрите мне в глаза и помните, что вы дали слово офицера говорить только правду. В третий и последний раз спрашиваю вас, состояли ли вы, может быть очень короткое время, в какой-либо политической партии или организации? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать мне.

Гельдер напряг лицо, будто старался что-то вспомнить. Вдруг он резко покачал головой и, смотря мне прямо, в глаза, ответил:

— Нет, сэр. Я никогда не состоял ни в какой политической партии или организации. Вы просили говорить правду, и я говорю ее. Даю вам слово.

Я молчал, а мысль лихорадочно работала. Я не сомневался, что Гельдер лгал, но мне было трудно доказать это. А память могла подвести меня, особенно если учесть, что с тех пор произошло много важных событий, в которых я играл не последнюю роль. Я решил взять его на испуг. Если это не поможет, тогда дело придется прекратить. Я выпрямился и, строго глядя на него, сказал:

— Лейтенант Гельдер, трижды я задавал вам один и тот же вопрос и трижды вы отрицали, что принадлежали к политической организации. Вы лжете. Откуда это мне известно? Так знайте, двое ваших земляков, пользующихся хорошей репутацией, под присягой показали, что до войны вы были членом национал-социалистской партии. У меня есть письменные показания этих людей. — И я показал ему бумаги, случайно оказавшиеся у меня на столе. Эффект моих слов был поразительным. Гельдер сильно покраснел и смутился.

— Но-это не имеет никакого значения, сэр. Я вступил в эту партию из-за моего тестя… Я никогда не хотел быть членом этой партии, сэр…

Это был прекрасный момент, которым следовало воспользоваться. В течение десяти минут я не давал Гельдеру возможности опомниться.

— Как вы осмелились лгать мне! — кричал я на него. — Вы дали честное слово офицера говорить только правду, а сами трижды солгали! Не один раз, а три раза! И когда, наконец, я уличил вас, вы покраснели и осмеливаетесь утверждать, что это заставил вас сделать ваш тесть. Ваш тесть! Он должен быть очень сильным человеком, чтобы заставить такого человека, как вы, так необдуманно поступить. Итак, вы вступили в партию врагов вашей родины и еще утверждаете, что это «не имеет значения». Позвольте заметить вам, лейтенант, что вы поплатитесь за все это. Вы хотите, чтобы вас разжаловали? Посадили в тюрьму? Или повесили как предателя?