Дрожь - [88]

Но он не сокращает расстояние.

— Я не буду тебя целовать, пока не узнаю, что ты хочешь этого.

Я обнимаю его за шею и подтягиваю к себе его голову. Он перекатывает меня назад на спину, я прижимаюсь ею к матрасу, а он по-настоящему целует меня — сильно и глубоко. От него пахнет зубной пастой, а от его кожи пахнет древесным дымом. Его пальцы сплетаются с моими, он поднимает мои руки к голове, кладет их по обе стороны моей головы, а поверх них — свои ладони. Прижимает меня к матрасу.

Я знала, что так и будет. Он берет ситуацию под контроль, как и всегда.

Его щетина царапает мне лицо, это восхитительный контраст с жаром его мягких губ. Меня еще никогда не целовали с такой страстью. Может, я не единственная, кто хотел этого целые десять лет.

Я могла бы очень сильно влюбиться в этого парня. Но не здесь, не сейчас, не тогда, когда все это происходит вокруг нас, и пока тайна висит на мне тяжелым грузом. Это пугает. Мне хочется бежать из этой комнаты.

Кертис отрывается от меня, чтобы глотнуть воздуха, его глаза очень внимательно на меня смотрят, напоминая мне, что он может читать меня как раскрытую книгу. Я моргаю, глядя на него.

— С тобой все в порядке?

— Да.

— Скажи мне, если хочешь, чтобы я остановился.

Он ждет мгновение. Я молчу. Тогда он опускает голову и целует меня гораздо нежнее — мой лоб, щеки, подбородок. Он целует меня всюду — только не в губы. А я не могу сдерживаться, потому что очень сильно его хочу. Он целует мою челюсть, спускаясь к шее, и все еще удерживает меня, прижимая к матрасу. Это меня безумно заводит.

Когда его губы возвращаются к моим, я открываю рот, чтобы впустить его язык, но он меня дразнит, его язык опускается мне в рот только на долю секунды, потом Кертис заменяет его на кончик пальца. Я хотела, чтобы он утратил самообладание, но это я теряю самообладание, я ерзаю под ним и пытаюсь высвободить руки, потому что мне нужно больше.

Наконец он уступает и целует меня по-настоящему. Я вдыхаю воздух через нос, и у меня создается такое впечатление, что мы находимся под водой. Судя по тому, как Кертис дышит, наконец и он начинает терять самообладание.

Он не стал бы меня так целовать, если бы знал, что я сделала с его сестрой.

Мне нужно сказать ему это до того, как мы зайдем дальше. Но он меня возненавидит.

И мне так хорошо с ним.

Когда мне наконец удается высвободить руку, я пытаюсь стянуть с него термофутболку. Он прерывает поцелуй, садится на меня верхом и стягивает ее через голову. Я смотрю на его торс в тусклом свете. Тут совсем нет дико накачанных, непропорциональных мышц бодибилдеров, которых я вижу в спортзале. У него сильные, функциональные мышцы атлета. Даже сейчас, десять лет спустя.

Он глядит на меня, осматривающую его тело, сверху вниз, и его это забавляет.

Я провожу пальцами по его упругой, гладкой коже, по бугоркам и впадинкам. И шрамам. Он красив.

— Можно? — Кертис протягивает руку к низу моей термофутболки.

— Да.

Он снимает ее. Мои соски твердеют на холоде (воздух здесь холодный), а когда Кертис касается их кончиками пальцев, они твердеют еще сильнее. Внезапно он убирает руку и распрямляет спину, сидя надо мной, его плечи поднимаются и опускаются.

Что случилось?

— Мне нужно кое-что сказать тебе, Милла. — Его бедра сжимают мои бока. — Я уже пытался сказать тебе это в раздевалке.

О, проклятье! Я думаю, что знаю, что он собирается мне сказать. Но какой смысл? Если все, что он говорил раньше, не было ложью. Что она жива и находится где-то здесь — он же говорил, что так думает. Он спрашивал, кто, по моему мнению, ее убил. Он говорил мне, что пропуск на подъемник ему подбросили. У меня все сжимается внутри. Вероятно, он сам забрал этот пропуск у нее из кармана в качестве сувенира на память, что, конечно, не совсем нормально.

Его голубые глаза смотрят на меня сверху вниз, смотрят с опасением и вроде бы предчувствуя недоброе.

— До того, как я тебе это скажу, я хочу, чтобы ты знала: мне очень жаль, что я это сделал.

Так он может говорить только об одном деле. Ничего другого он не может иметь в виду. У меня в голове мелькают образы. Его большие руки сжимаются на горле его сестры. Или он убивает ее одним из больших кухонных ножей. Или толкает ее с высокого обрыва. Или…

Кертис бросает взгляд через плечо на дверь.

— Только не говори им, ладно?

У него какой-то дикий взгляд. Что он собирается со мной сделать после своего признания? Он расправится со мной так же, как расправился с ней? Там, на льду?

Я сталкиваю его с себя. Боль пронзает мое колено, когда я стараюсь выбраться из-под него, а потом хромаю к двери, все еще с голой грудью.

Кертис идет за мной, а потом не дает открыть дверь.

— Милла!

— Выпусти меня.

— Пожалуйста.

Я слышу отчаяние у него в голосе. Его сестра умела находить самые болезненные точки у нас у всех. И ей нравилось доводить людей до крайности, смотреть, как человек срывается, просто ради забавы, чтобы посмотреть, что произойдет. После двадцати лет такой жизни он вполне мог не выдержать, и это понятно.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

— Ты не обязан мне ничего говорить.

У меня дрожит голос. Если все случившееся всплывет наружу, он получит пожизненное. Лучше мне не знать.