Дровосек - [24]

Бабакин, наверное, далеко пошел бы, если бы не Гитлер, который коварно напал на СССР и не менее коварно нарушил Шурины планы. Всеобщая мобилизация застала Бабакина врасплох. Она не выбирала между рядовыми и комсомольским начальством, и перед ним реально замаячили окопы Второй мировой войны. Здесь Шура пережил первый серьезный провал. Его попытка обнаружить у себя паховую грыжу, которая в родной деревне не раз сходила с рук за неимением врача, в военном госпитале натолкнулась на холодное непонимание докторов. Молодая женщина-хирург, перед которой Шура уже щерил свой гниловатый рот и подпускал сладкие слюни, отчеканивая слова, сказала, что на первый раз не будет засчитывать Бабакину склонность к симуляции, но если его приход по данному поводу повторится, то его ждет встреча с представителем НКВД. От такого приема Шура почувствовал слабость в окончании прямой кишки и ветром вылетел из госпиталя. Через две недели младший лейтенант Бабакин уже грузился в эшелон с пехотой, отправлявшийся на позиции под Ленинградом.

На фронте Шуре повезло. На втором году полной позиционных боев голодной и холодной окопной жизни фашистский осколок вырвал у лейтенанта Бабакина кусок мяса вместе с сухожилиями на левой руке, и он был комиссован по инвалидности.

Шура вернулся в родной обком Архангела и стал заочно учиться на историка, понимая, что профессия судоремонтника не имеет политического значения. Рана зажила, ее последствия проявлялись только в не очень заметной ограниченности функции руки. В остальном он выглядел огурцом и мог радоваться судьбе, хотя шел еще сорок третий год, и жизнь была тяжелой.

Осмотревшись в обкоме, Бабакин понял, что жизнь дарит ему еще один шанс. Почти весь актив был призван на фронт, людей осталось мало, все они ценились на вес золота и все были на виду. Вырасти в таких условиях ничего не стоило, и можно было думать уже о более серьезном взлете. Теперь ему, раненому фронтовику, открывалась прямая дорога в партию, чем он и не замедлил воспользоваться. Вскоре свежеиспеченный член ВКП(б) и инструктор обкома партии громыхал отточенными фразами на совещаниях, и совсем неудивительно, что перед ним открывались перспективы дальнейшего роста. Пришло время поработать над своим образом. Шура остепенился и приобрел важность движений. Походка его стала неспешной, взгляд проницательным и острым. Добрая улыбка несла в себе следы мудрости. Левую руку он носил на перевязи, что придавало ему вид потерпевшего героя. Вообще, Шура с внутренней радостью осознавал, что роль партработника – это то, что ему надо. Он с наслаждением говорил речи, используя при этом изворотливость и изощренность ума, приобретенную еще в детских враках. С особенным удовольствием Шура участвовал в разбирательстве личных дел партийцев, что случалось довольно часто. Разрушенные и разлученные войной семьи трещали по швам, «аморалки» хватало с избытком, и она была самым лакомым шуриным куском. Ощущая собственную мужскую невостребованность, он с тайным удовольствием копался в грязном белье, выпытывая у грешников, где, когда и в какой позе их застукали бдительные сограждане, добивался подробных раскаяний. Проблемы с интимной жизнью у него были, потому что к взрослому своему возрасту Шура так и не обзавелся подругой. Конечно, если бы не партийная работа, он нашел бы себе где-нибудь в общаге девушку без комплексов, и все пошло бы обычным путем. Но Бабакин хорошо знал, как может обернуться ситуация, если такое дело выплывет наружу перед глазами начальства. Слишком дорог был ему избранный путь и слишком высоко решил он взлететь, чтобы пользоваться порочащими его случайными связями.

А серьезных отношений не получалось. Бабы, сволочи, чувствовали в Шуре что-то такое, что им не нравилось, и не хотели дружить всерьез. Может быть, конечно, им не нравился его слюнявый рот с гниловатыми зубами, так ведь даже за безногих и слепых выходят, а тут какие-то зубы. Нет! Это не просто так. Скорее всего, женщины боялись его ума, в сравнении с которым они чувствовали свою неполноценность. После нескольких неудачных попыток установить отношения с дамами по вкусу, Шура понял, что фокус не получится, и решил поставить дело на договорную основу. К этому времени он уже имел хорошую комнату в доме партработников, богатый набор продуктовых карточек и синий конверт со второй зарплатой. У него было что предложить будущей подруге жизни.

Бабакин присмотрел в обкоме молодую, но несимпатичную секретаршу, вдову бывшего сотрудника областного комитета, и стал наводить мосты. На сей раз Шура не предлагал романтических отношений, море ласки и океан любви. После того, как знакомство укрепилось, Бабакин улучил удобный момент и сделал ей брачное предложение.

– Ты одна – и я один. Тебе непросто, и мне нехорошо. Что поодиночке тосковать, давай сойдемся, все легче будет, – сказал он ей простым и понятным слогом.

Нинель раздумывала недолго. Терять ей было нечего, и она согласилась. Вскоре она переехала к Бабакину, и молодые зажили мирком да ладком.

Брак у Шуры получился неплохой. Нинель была чуть-чуть туповата, нетребовательна и достаточно похотлива. Наконец-то Шура навел порядок в личной жизни. Правда, он осознавал, что вялые груди жены, ее скрипучий голос и пещерный интеллект не могут составлять все, что ему отвесила судьба. Такого не бывает. В этом возрасте нельзя запирать себя в тоскливую темницу супружеской постели. Что-то еще будет. Главное – жить осторожненько, осмотрительно, чтобы не вляпаться.