Дрейк .Золотой адмирал - [10]

Уголком своего глаза Джон Фостер следил за Генри Уайэттом, который, как казалось со стороны, бесцельно разгуливал по палубе. Время от времени он как бы невзначай обменивался словами с каким-нибудь густо заросшим волосами и грубо одетым матросом из команды «Первоцвета», в результате чего на палубе среди такелажа кто-нибудь тайно припрятывал пики, топоры и дротики. Под палубами тоже шла какая-то работа, и Фостер, напрягая слух, мог различить слабые звуки ударов, как будто там чем-то скребли.

В конце концов капитан Фостер тяжело поднялся на ноги.

— Прошу вашего прощения, джентльмены, но я должен отдать кое-какие распоряжения своему помощнику.

Луис де Гусман тоже поднялся, его шафранного цвета щеки вдруг покрылись румянцем.

— Сеньор капитан, мы сочтем это очень неуважительным, если вы покинете приглашенных вами гостей. Поэтому оставайтесь с нами, — он быстро глянул в сторону берега, — пока не вернется его превосходительство коррехидор. — Под коротким темно-синего цвета плащом испанца блеснул серебристый кортик.

— Что? Неуважительным? — пролопотал Фостер, затем еле слышно прибавил: — Что ж, черт меня побери, чтоб мне совсем провалиться! Пусть будет по-твоему, сволочь остроусая. — И он с мрачным видом снова опустился на свой бочонок.

Даже у самого тупого англичанина на судне не оставалось никаких сомнений, что дело пахло вероломством, вероятно, родственным тому предательству, от которого уже пострадали «Лебедь»и «Дельфин». Насколько широко, задавался вопросом Уайэтт, налагалось это эмбарго? И только ли против английских судов в обстановке предположительно мирных отношений между коронованными особами Испании и Англии?

Гудмен тоже проявлял отчаянное беспокойство и по-своему, как человек, лишенный воображения, медленно приходил в рассерженное состояние.

— Ха! — подал голос один из гостей. — Ну вот наконец-то и его превосходительство.

Ярко-желтая галера коррехидора действительно отчалила от адуаны, но она уже больше не казалась такой заметной, потому что солнце снова затмили бегущие облака.

С нарастающим беспокойством Генри Уайэтт задержался на шкафуте, затем с крепнущим недобрым предчувствием заметил, что за шлюпкой коррехидора следует большая пинасса[22]. Оба судна, похоже, везли большое количество купцов в их мрачных одеяниях, но оружия нигде не замечалось — его бы выдал блеск стали.

Седой боцман «Первоцвета» прохрипел:

— Мистер Уайэтт, или я рехнулся, или эти доны проявляют слишком большой интерес к нашему грузу. Эти паписты, должно быть, проголодались сильней, чем мы думали.

— Эй, на барке! Бросьте мне канат! — крикнул в сложенные у рта руки темнолицый старшина галеры коррехидора. Всем было видно, как седобородый дон Франциско де Эскобар поправляет свою шпагу, готовясь ступить на борт торгового судна.

— Стойте там, на шкафуте! — внезапно проревел капитан «Первоцвета». — Пусть к борту подойдет только галера коррехидора!

— Не дергайся, злая еретическая собака! — рявкнул дон Луис де Гусман. — Сколько его превосходительство пожелает, столько купцов и поднимется на борт.

Коррехидор тем временем поклонился с кормы своего суденышка и крикнул довольно вежливо:

— Сеньор капитан, у меня при себе ваша лицензия на торговлю. Вы в Бильбао провернете отличное дельце, такое, что не забудется.

Уайэтт, нервно напрягшийся, как трос при непрерывно растущем натяжении, глянул на Джона Фостера, увидел его необычайно сердитое побагровевшее лицо и то, как он обильно потеет под тентом. Серый глаз капитана покраснел и зажегся гневом, когда тот прокричал, обращаясь к помощнику:

— Уайэтт, скажите его превосходительству, что только он сам и с ним еще шестеро могут подняться на борт моего судна. Передайте ему, что мы не готовы заниматься делами с такой здоровенной толпой купцов. — И Гудмен, и помощник капитана перевели его требование, но, невзирая на это, торговцы роем стали перебираться на палубу через фальшборт.

Улыбаясь и всем своим видом выражая добросердечность коррехидор снова взошел на маленькую и теперь уже переполненную народом корму «Первоцвета», а его лазурно-голубой плащ слегка развевался от ветра, начинающего задувать с грубых, лишенных деревьев коричневых гор, возвышающихся позади Бильбао.

— Ваша честь и вправду привезли мою лицензию на торговлю? — спросил Джон Фостер твердым тоном.

— Она у одного из моих людей на пинассе, — отвечал коррехидор.

Обыкновенно компактная фигура капитана как бы увеличилась в размерах, и в голосе его появилась звенящая нота:

— Тогда, ваша честь, прошу приказать ему, чтобы он передал ее через поручни. Такой огромной толпы на своем судне я не потерплю.

Дон Франциско де Эскобар выглядел оскорбленным.

— Толпы, сеньор? Вы ошибаетесь в их отношении. Это всего лишь порядочные городские купцы, приехавшие издалека, чтобы торговать с вами.

Уайэтт, плотно сжав губы, видел, что люди на пинассе поднимаются на ноги и, вытянув шеи, посматривают на их барк. Явно, раздумывал помощник капитана, эти лица на пинассе совсем уж не похожи на купцов, виденных им прежде в испанском порту. Половина людей в этой суровой на вид компании имели шрамы, все они выглядели мускулистыми и нисколько не напоминали пухлых и хорошо упитанных торговцев, встречавшихся ему во время предыдущих экспедиций.