Дрейфус... Ателье. Свободная зона - [2]

Шрифт
Интервал

Кто же, по-твоему, мог бы его сыграть?

Арнольд. Ну, не знаю, актер более опытный, более блестящий, с выправкой, с некоторой врожденной элегантностью… Словом — капитан!..

Мотл. Ты, например?

Арнольд. Я?.. Впрочем, да, почему бы и не я?

Мотл. Конечно, уж ты-то все можешь сыграть…

Арнольд. Все? Нет… Но многое! Кстати, не хочу хвастать, но, когда Морис Шварц увидел меня в роли отца в «Сыне-убийце», он отвел меня в сторону, чтобы не огорчать других, и сказал: «Арнольд, ты лучше всех…» Так и сказал!..

Мотл. Он не отводил тебя в сторону!..

Арнольд. Нет, он отвел! Чтобы не огорчать других!..

Мотл. Нет, я ведь там был, он сказал тебе в точности и при всех следующее: «Арнольд, ты лучше всех в северном пригороде Вильно».

Арнольд (сердясь). Он ничего не говорил о пригороде, ни о северном, ни о вильнском, к тому же дело происходило в Люблине…

Мотл. В Люблине, да, да, именно там… именно в Люблине он и сказал тебе про северную окраину Вильно!.. (Смеется.)

Арнольд. Он сказал: «Ты — лучше всех», не уточняя.

Мотл. Я был там, Арнольд, был… Он покатывался со смеху, а ты ведь хотел сыграть мрачную драму. Почему, как ты думаешь? Почему?

Арнольд. Он не смеялся, пан мой, нет, он скрывал свою взволнованность. Он был потрясен, почти рыдал…

Мотл. Да, от смеха!.. Чуть не помер. Жена стучала ему кулаком по спине. Я же был там, говорю тебе, был… Он задыхался от смеха…

Арнольд. Перестань, Мотл, остановись. Когда со мной заходишь слишком далеко, рискуешь жизнью… Не шути с огнем… Я-то лично артист, и настоящий. Я-то лично существую ради моего искусства! Искусства моего не трогай, не то…

Морис. Ладно, ладно, может быть, продолжим репетицию…

Арнольд. Прости меня, Морис, я несколько погорячился, но, видишь ли, Мишель, это так просто — сыграть капитана, совершенно незачем морочить себе голову и пытаться сварить собственную селезенку в отваре для рыбы. «Я чувствую персонажа, я его не чувствую…» Что это означает — «чувствовать» персонажа? Никогда я ничего не чувствовал… однако это не помешало мне сыграть множество ролей… Чувствуют, как пахнет селедкой, а персонажей не надо чувствовать… Капитан, так ты кричи, давай команды…

>Делает жест, будто машет саблей, и кричит.

«По моей команде, заряжай! В штыки! На врага!» «Смерть сволочам!» Вот так, ничего другого не нужно. «Сабли наголо», «Вперед», «Ко мне, легион» и так далее.

Мишель. Да, но здесь его разжалуют, швыряют в тюрьму и всякое такое… Он не может…

Арнольд (прерывая его). То же самое, совершенно то же самое…

>Напыщенно восклицает, помогая себе жестами, чрезвычайно театральными.

«Солдаты, разжалуют невиновного, бесчестят невиновного, с высоты этих пирамид я возглашаю о своей невиновности перед лицом Бога! Поднимите оружие!»

>Нормальным голосом.

И если затем ты подпустишь еще немножечко труб, зал будет реветь, я тебе гарантирую!.. Кому нужны ваши размышления? Действовать надо, Бог мой, пробиваться вперед, не ставя никаких вопросов… Но для этого, я знаю, я знаю, надо…

>Бьет себя в грудь.

В конце концов, если у тебя это не получается, тем лучше, не страшно, если никто не возражает, мы можем поменяться ролями. Ты сыграешь Эмиля Золя, а я капитана Дрейфуса!..

Морис (сухо). Ты кончил торговаться? Черт побери! Режиссер здесь я, я распределяю роли… Дрейфус не был таким капитаном, каким ты себе представляешь всех капитанов!.. Он не драл глотку, как осел, напротив, он был скромен, застенчив, незаметен…

Арнольд. Ты хочешь сказать, что я не могу быть незаметным и скромным, когда хочу?

>Бросается на колени, тотчас принимая умоляющую и мелодраматическую позу, не переставая при этом охать.

Не виновен, не виновен я. Господин генерал, сжальтесь надо мной, верьте мне, моя карьера, подумайте о моей карьере…

>Почти плачет.

Морис (уже не сдерживаясь). Убирайся! К чертовой матери! Дай нам репетировать… Да ты мне сегодня и не нужен, я тебя не вызывал, можешь идти домой…

Арнольд. Нет, нет, я предпочитаю остаться… Всегда есть чему поучиться у других, если… если даже… ну что ж, всегда можно найти чему поучиться…

Морис. Согласен, теперь уже мы можем начать, тебе это не слишком помешает, если мы начнем?

Арнольд. Мне помешает? Вовсе нет… Начинай, начинай. Я хотел только вам помочь… Опыт, что бы ты об этом ни думал, в некоторых случаях… ну ладно, хорошо.

>Пауза.

Морис. Итак, начинаем…

Арнольд. Морис…

Морис. Что такое?..

Арнольд. Если позволишь, у меня, раз уж зашел разговор, одно маленькое замечание. Я займу у тебя одну секунду, можно?

Морис. Нет, но это ничего не значит, продолжай…

Арнольд. Знаешь, я прочел пьесу, всю целиком, да, да… мне она очень нравится… я тебе уже говорил и… словом… я предпочел бы сыграть Дрейфуса… ты мне навязал Эмиля Золя, Шмоля, ладно, не важно, не будем об этом больше ни думать, ни говорить, но все же надо быть справедливым: Дрейфус, как ты говоришь, — персонаж незаметный, скромный, пусть так, согласен, но его мы все-таки видим и с женой, и в моменты эмоциональные, почти любовные, и это публика любит. А что с Эмилем? Что, у него нет жены? Друзей? Может быть, у него нет семьи? Что же это за человек такой? Почему, почему же не дать ему сцену, совсем маленькую сцену, где бы он был показан дома и уже не драл бы глотку раз в жизни, вел бы себя спокойно, без напряжения, мило беседовал бы с супругой о дожде или о хорошей погоде, попивал бы с другом кофе или же играл бы на скрипке либо на аккордеоне — аккордеон публика тоже любит…


Еще от автора Жан-Клод Грюмбер
Самый дорогой товар

Жил в лесу бедный дровосек с женой. Не было у них детей, а жене так хотелось ребеночка. И вот однажды из окошка товарного поезда к ногам вечно голодной женщины выпал сверток. Товар? Вот так удача! Но в свертке оказался младенец, и женщина приняла его как дар небес. Откуда она могла знать, что товарный поезд везет не товары в магазин, а людей в концлагерь Аушвиц?.. Потрясающая притча Жан-Клода Грюмбера «Самый дорогой товар» – о том, как сила жизни одолела индустрию смерти в страшной гуманитарной катастрофе XX века.


Рекомендуем почитать
Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.