Древо Жизора - [106]

Робер знал, что одной из причин раздраженности Ришара является его лихорадка. В Шиноне он видел, как принц мылся. Зрелище было неприятное — крупные прыщи с белыми гноящимися головками покрывали грудь и живот, слегка заросшие грубым рыжим волосом. Это была та самая лихорадка, от которой померли братья Ришара, Анри и Годфруа, и Робер с ужасом думал, что столь великий муж, не успев сразиться с Саладином, может оказаться погублен полчищем прыщей.

Наконец, король Генри явился на встречу с сыном. Его принесли на носилках, но он сошел с них и все время, покуда шла церемония заключения мира, сидел в огромном резном кресле черного дерева, правда, вид у него был такой, что было ясно — он с трудом понимает и осмысляет происходящее. Он безоговорочно принял все условия договора и, прежде всего, признал Ришара единственным наследником всех своих владений. Затем была принесена клятва не мстить никому, кто участвовал в войне с той или другой стороны. После этого короля Англии вновь уложили на носилки и унесли, а собравшиеся обменялись крепкими рукопожатиями в знак мира и согласия. Пожимая руку Жана де Жизора, Робер де Шомон поразился тому, какая она была сухая и холодная, а заглянув в глаза своего двоюродного брата, он едва не отшатнулся — столько в них было чего-то необъяснимо дьявольского.

Умирающий король пожелал, чтобы его перевезли в Шинон, и там он вскоре соборовался, исповедался, причастился Святых Даров и покинул земную юдоль. Перед смертью он несколько раз высказал весьма странную просьбу похоронить его у ног Элеоноры. Странную, потому что королева, не так давно выпущенная из заточения, была жива и вполне здорова и находилась в изгнании под суровым запретом не показываться в крупных городах и столицах. Лишь трое верных слуг присутствовали при кончине короля, а когда они выбежали из комнаты, дабы оповестить народ о том, что Генри умер, остальные слуги ворвались туда, где лежало еще не остывшее тело, и ограбили новопреставленного, сняв с него даже нательный крест. Такова была кончина первого из тех троих, которые родились в один и тот же день пятьдесят шесть лет назад. Тело покойного положили в гроб и перенесли в женскую обитель Фонтевро. Огромная толпа нищих следовала за гробом в надежде получить щедрую милостыню, не зная, что королевская казна пуста и подаяний не будет. Дряхлый старик шел в этой толпе оборванцев и громко плакал. Слезы текли по его красному лицу, большую половину которого заслонял невероятных размеров, весь покрытый багряными шишками и наростами, нос.

— Анри, мой мальчик, помнишь ли ты, как я целовал твои пяточки и коленки? — причитал полубезумный нищий, а его оборванные компаньоны щедро привечали его пинками и подзатыльниками:

— Старый дурак Помдене опять завел свою песню про то, как он якобы нянчил маленького короля Генри, вот болван!

— Эй, Помдене, если ты и впрямь был его нянькой, прикажи, чтобы нам выкатили бочку вина и выдали пару дюжин поросят!

— Дайте-ка я тоже ему двину под зад!

В Туре еще продолжалось затянувшееся веселье по поводу полной капитуляции короля Англии, когда пришла весть о его кончине. Принц Ришар был крепко пьян, новость ужасно развеселила его:

— Помер?! Вот здорово! Надо немедленно выпить, Бертран, ты слышишь, мой дуралей окочурился! Эй, гонец, а когда он проставлялся, откуда ему кричали «Добро пожаловать!» — сверху или снизу? Интересно было бы узнать.

Робера, хотя он тоже не был в ту минуту трезв, подобное бессердечие покоробило. Но утром после попойки он увидел уже совершенно иного Ришара — бледного, сурового, с тоской во взгляде. Он не плакал, не вздыхал, не улыбался и не шутил, и вообще был необыкновенно молчалив. Узнав о странной предсмертной воле отца, приказал отправить кого-то, чтобы выяснить, жива ли мать.

— Уже послали, государь, еще вчера.

К полудню все прибыли из Тура в Фонтевро. Увидев покойного, Ришар также не выразил ни скорби, ни злорадства, ни гнева, ни отчаяния. Он спокойно и долго смотрел на мертвое лицо, затем промолвил:

— Клянусь, что он будет погребен со всеми почестями, богато и достойно, как и требует его высокое положение.

Хоронить короля не решались до того самого часа, покуда не станет известно, жива ли еще Элеонора. Наконец, саму ее привезли в Фонтевро, дабы она смогла присутствовать при погребении. Все содрогнулись, увидев Элеонору и не узнавая ее — это была старая, сморщенная старушонка, выглядящая гораздо старше своих шестидесяти семи лет. Она беспрестанно проливала слезы в вздыхала:

— Мой милый Анри!.. Мой бедный Анри!… Мой маленький рыцарь!..

После погребения и тризны она осталась навсегда в женской обители Фонтевро и даже не присутствовала при коронации своего любимого сына Ришара, состоявшейся через два месяца в Лондоне. Здесь, в Фонтевро, она сожгла, наконец, свой любовный список, написала завещание, в котором требовала похоронить ее у ног покойного Генри Плантагенета, и стала вдумчиво готовиться к принятию монашеского пострига. В праздник Успения Богородицы Элеонора причастилась. Впервые за многие десятки лет.

Осенью 1189 года навигатор ордена Креста и Розы присутствовал в Лондоне при коронации нового короля Англии и последовавших за нею пышных торжествах, сопровождаемых неиссякаемыми пиршествами, рыцарскими турнирами, представлениями и разного рода увеселениями. Новый король вел себя несколько странно, что особенно не понравилось тем, кто все эти годы воевал с ним бок о бок против южных повстанцев и англичан короля Генри. Прежде всего, он, которого все привыкли называть Ришаром Кёрдельоном, объявил, что отныне, став королем Англии, он требует, чтобы его называли по-английски.