Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло - [33]
Конец Московской Руси приходит с Петром, который на себя переносит титул Русского государства: Великая Русь породила Петра Великого, и потому она отчасти утрачивает этот свой признак. Великое оборачивается величеством. Начало 1700 года мы отмечаем уже в январе, еще один перелом времен, с сентября на январь. Снова два «новых года» в году, и снова разлом в сознании. Но уже без благословения свыше. Не было равного Сергию.
Сущность человека — в разных поворотах его души. Человек является в мир и к людям то лицом, то ликом, то как личность, в неподдельной личине своей. Одного без другого нет, и только совместно они способны показать нам сущность духа, воплощенного в человеке. Дух и душа во взаимном их движении и создают ипостаси, явленные миру: лицо, и личность, и лик.
Поверхностность явленного — это лицо. Важное лицо, ответственное лицо, лицо нашего времени. Это то, что представлено налицо. Но явлено ведь не все, а только то, что хочется, — так возникает личина; этим словом переведено латинское персона, как говорили тогда — парсуна. Персона — маска, внешний контур лица против света, не всегда реальное качество, словом — личина.
Иначе предстает третья ипостась личности, исконный корень всего словесного ряда — ликъ. Все архаичные формы слова обычно сохраняют свою ритуальную торжественность; может быть, потому, что не захватаны сквернословием и не запачканы частым употреблением. Лик — ускользающие очертания Божественного в человеке, сосредоточение черт идеальных, отражающих суть и смысл человеческих поисков истинной правды. Сергий вскрыл этот лик, до того незримый. Движение от лица до лика и есть становление личности, каждого человека, который хочет на этой земле оставить потомкам свой след. Многие жития рассказывают нам, как сам Сергий рос душою, становясь такой личностью с тем, чтобы в конце концов обернуться идеальным ликом. И чтобы пройти этот путь, он должен был — по обычаю тех времен — окунуться во все три сферы тогдашней жизни.
Это трудное и горестное существование в тяжелые для Руси времена строго делилось на части по существу и по форме.
По существу — это был союз между трудниками (крестьянами и ремесленниками), воинами и служителями церкви. По форме — это были и живот, житие и жизнь, т. е. физическое, социальное и духовное проявления жизни в их отторженности друг от друга. Только святой проходил все искусы этой жизни, не отделяя их друг от друга. Монах, уходя из мира, уносил на себе все вериги этого мира и, оправдывая свой крест, трудился, как ремесленник или пахарь, сражался на поле бранном, как Пересвет и Ослябя на Куликовом поле, духовно развиваясь над книгами и в молитвах за люди своя.
Сегодня, в наши грустные годы, мы потихоньку отстраняемся от цельности такого бытия. Мы утрачиваем и сами слова, личину заменяя словечком имидж, а личность — словом индивидуальность; даже самый термин лицо у нас все чаще соотносится с американизированным фэйсизм (от face — лицо). И только коренное славянское слово лик никак не поддается иноземным вторжениям в смысл понятия, и, может быть, оттого, что слово это — свято, а понятие освящено — Сергием.
Так жизнь оказалась насквозь пронизанной символами культуры. Соединяет небо и землю — символ, символ пророчит судьбу, символ ведет и в бой, и в святую обитель.
У русских народная слава сопутствует только двум: герой и святой — идеал народа. Власть — никогда. Даже равноапостольный князь Владимир обозначил святость свою много веков спустя после подвига крещения, в те времена, когда пошли покорять Русь Святую орды неведомых языков; канонизирован он не за то, что князь, а за то, что деянием свят. Александр Невский тоже причислен к лику святых поздно — за то, что спасал Русь. То же и Дмитрий Донской... А это ведь лучшие из «властей».
«Но вот что удивительно, — говорил в начале нашего века В. В. Розанов, поэт и мыслитель, выражавший именно русскую ментальность, — история вся развертывается в два, собственно, ряда людей — истинных зиждителей всего ее узора: юродивых и полководцев. Вы поражены, вы спрашиваете: где же законодатели, дипломаты, политики? где, наконец, князья, цари? сословия, народ? Они идут, но не ведут». Ведут герои и святые — подвижники, совершившие подвиг.
Иностранцев всегда поражала та тонкая грань, которая существует в русском представлении о героях и святых. «Русские любят возводить своих героев в сонм святых», — восклицал в прошлом веке русофоб де Кюстин, не видя смысла в этом требовании идеала, которому трудно соответствовать в личной жизни простому человеку, но который требуется до воссоздания и постоянного пребывания той самой соборной истины, которая и составляет общую основу для существования народа. Это и есть культура в ее своеобразной национальной форме — исходящая от культа.
