Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло - [28]

Это вообще удивительный мир, и знать его нужно, чтобы лучше понять Кирилла. Все вокруг предстает иным, чем сегодня. Мир как будто не существует вовне, он только мерещится, кажется, вплывая в наше сознание отражением настоящей жизни, где-то там, в небесах, по соседству с Богом. И тоска по этой истинной жизни — основная печальная нота ритмической прозы Кирилла.

Иерархия строится сверху вниз: небесные лики — земные лица — адовы личины. В плоскости этого мира нет перспективы. То, что уходит вдаль, то крупнее и значительнее, уменьшаясь тем больше, чем ближе к тебе. Это перспектива, обратная той, с которой мы воспринимаем мир сегодня. Мир надвигается на тебя и манит к себе, словно взывая о счастье и радости там, за порубежным холмом, «за шеломенемъ», как говорит современник Кирилла автор «Слова о полку Игореве». Мечты об этой манящей дали — тоже печальная нота средневековых писаний; она же стала призывом к движению вдаль, «за камень», за Урал: «Дивья за буяном кони паствити!» — восклицал другой современник Кирилла, Даниил Заточник. Сакральность обратной перспективы, ее заряженность энергией действия вызывала у людей желание подойти вплотную к сущности вещного мира — и искать в чужедальней сторонушке с-часть-я и воли. Хотя бы для того, чтобы избыть у-част-и своей слободы (в понятиях Древней Руси: в границах мирской свободы).

«И первые станут последними». Для средневекового человека эти слова, неоднократно воспроизведенные Кириллом (а мы на преднее возвратимся), означают не то, что значат они сегодня. Преднее, т. е. переднее, — это прежнее, бывшее, завершенное. Перед всегда позади, тогда как заднее — впереди. Известное выражение, сказанное Моисею в завете: «И узриши задняя моя», — понимали просто: «то, что случится потом, в будущем». И эти слова вспоминает Кирилл, когда говорит о предбудущем, о том, что ждет впереди. Поэтому в цепи событий нет ни причин, ни следствий. Зачем постигать их? Все известно загодя, «назначены времена и сроки», все загадано, и все распределено и описано в Библии.

Славяне в судьбу не верили, но христианство принесло с собою веру в конечный суд — Божий суд, вечный суд. Судный день — постоянная тема Кирилла. Это точка отсчета, но лежит она там, где и нужно, опять-таки — впереди. Счет ведется от вечности до нуля, хотя представления о нуле и нет. Все, что символ, не предстает в явлениях мира. К нему стремятся, возвышаясь в постижении сущего, но не соотносят с мирским. Нет ничтожного и ничтожности. Все имеет свою цену, все создано Богом, все сгодится в своем ряду. Все подверстано в иерархии, и никто не забыт. «Начало числу — двоица», единица — уже Единый, Божественное единение Троицы, постоянно, как «Иисусова молитва», повторяемое Кириллом: Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святый. Счетные символы сходятся, сплетаясь в кольца и на глазах рассыпаясь. В обращении к Христу их только два: Бог-Отец, Бог-Дух Святый; к Богородице — снова три, к миру — Бог един. Диалектика движения всегда важнее косного материального мира, который благодаря ей растет на глазах и движется. Мир этот — крупный, большой, великий, он надвигается на человека со всех сторон и сдавливает его (клещет). И вот уже не понять, где верх и где низ, где право и где лево. Удержать равновесие в нем очень трудно, и одна лишь Божья воля, молитва да пост не дают твоей душе рухнуть вниз, уклониться влево, пасть в угоду бесовским страстям. Добродетель и грех не всегда различишь в не-про-глядности мира, иногда и покажется, что грех — всего лишь отсутствие добро-детели, совершения доброго. Нравственный недостаток предстает как физическая недостаточность. Добро-детель дается благо-датью, и земное добро всего лишь отражение небесного блага. И нужно к нему стремиться, поскольку само по себе зло — отсутствие и добра и блага. Нужно молить о добре и творить его, к благу взывая, и тогда исчезает зло — как тень (стѣнь) исчезает в полдень. Человек живет отраженным светом, светом божества, направляющим мысли его и чувства, хотя и дающим свободу воли в делах, возможность выбора между тем и этим, между добром и злом.

Это именно свет, разрывающий тьму. Здесь нет красок (их Кирилл не любит), и лишь фоном возникает перед нами зеленое — это зелень холмов. Все цвета мира представлены сразу, совместно, — в черной рясе монаха, а полное отсутствие цвета — в белом саване. Ослепительный свет Божественной правды — и тьма преисподней, в которой гибнут все краски жизни. Всегда обобщая все до предела, в отношении к свету и цвету Кирилл себе верен, сжимая представления о радужном мире красок в две крайности: свет и тьма.

Нет никаких степеней перехода, нет серого. Противоположности — свет и тьма — равноправны и равноценны. И та, и другая сторона представлены силами, которые выше человеческого разумения, и эти силы сражаются друг с другом. Вселенная предстает как место сражений, как сама борьба. В разрядах молний этой битвы, в силовом ее поле мечется человек, «ни зеленый, ни серый», сам по себе — никакой, но ищущий света. Смысл своих творений Кирилл и видит в том, чтобы указать человеку верный путь к спасению: «Только в Боге Правда!». Спорит с человеком Кирилл, возражает ему, восклицая в гневе и в радости, убеждает словами, внушает мысли и чувства, которыми сам уже овладел; «паче всех Богу работая, постом и бдением удручая тело свое». В результате основным героем произведений Кирилла, через собственное его чувство, предстает человек, в душевной своей ипостаси устремленный к Богу. Рождение Духа в душе человеческой — вот основная тема Кирилла (а разве нельзя сказать — и всей русской литературы?).