Древняя Русь и Великий Туран - [52]

«Известный нам по антропологическому и археологическому материалу более поздний этап связан уже, собственно, с энеолитическим временем. Это глазковский этап. Он характеризуется в раннюю пору преобладанием иного антропологического типа, близкого североамериканскому варианту древнего монголоида. Поздняя пора этого же глазковского этапа даёт пёструю картину различных вариантов монгольского типа: североамериканского, тунгусо-байкальского, китайско-маньчжурского и ряд таких, которым трудно найти аналогию в современном населении Сибири.

На нижнем течении Ангары к этому времени относятся метисные группы с отчётливыми чертами европейцев (Кежма), а на Енисее — как монгольский, так и европейский типы, а также различные варианты метисов»[83].

3

В 1953 г. в Срединной империи был издан учебник «Краткая история современного Китая». В ней оказалась карта, где «Карандаш составителя жирным пунктиром очертил огромные пространства, куда вошли: Вьетнам, Лаос, Кампучия, Таиланд, Монголия, Корея, Непал, Сикким, Сингапур, Бирма, материковая часть Малайзии, японские острова Рюкю, филиппинский архипелаг Сулу, часть Афганистана, обширные районы Индии, часть Казахстана и других республик Средней Азии, советское Приамурье, Приморье, Сахалин»[84].

«В 1959 г. была составлена “наиболее полная” карта “утерянных” территорий с указанием года, когда была “потеряна” и к кому перешла. На ней, в частности, указано, что район Ташкента якобы был отнят Россией у Китая в 1864 г., левый берег р. Амур и Приморье отошли к ней в 1860 г., остров Сахалин отторгнут Россией и Японией после 1875 г… Ещё в 1936 г. Мао Цзэдун в откровенной беседе с Эдгардом Сноу подчеркнул, что “важнейшей задачей Китая является возвращение всех наших утерянных территорий”»[85].

Время появления карт: 1953 и 1959 гг. Подписывая 18 декабря 1967 г. в печать 1 том «Истории Сибири», А.П. Окладников, академик не только АН СССР, но и многих академий мира, не мог не ведать обо всех этих фактах. Если мы заметим, что в «Истории Сибири» «специалисты» вполне осмысленно подыграли Китаю, то это будет мягко сказано.

В «Истории Сибири» режет глаз лакейская манера называть народы Сибири и Дальнего Востока и их вождей не иначе, как по-китайски. Не надо быть академиком, чтобы увидеть славянское происхождение, например, имён вождей даже в тюркско-монгольской «упаковке»:

«Хунны и сяньби носили свои тюркские и монгольские имена. Например, Лю Вэйчэнь — geyici, т. е. “гость” или чужеземец (видимо, “гой еси”. — О.Г.); Лю Сян — cubar, “чубарый” (масть коня). Встречаются звериные имена: lacin — сокол (“лакей”, т. е. ручной, послушный человеку. — О.Г.). Но в историю вошли китайские имена, очевидно, носившиеся параллельно. К сожалению, принятое чтение китайских имён базируется на фонетике языка, современного нам, а не событиям. Это осложняет лингвистический анализ этнонимов. Но поскольку мы ставим в данной работе задачи не филологические, а этнологические, то на наши выводы отсутствие правильной транскрипции не влияет»[86].

«Носившиеся параллельно» китайские имена, скорее всего, накинули на сибиряков «историки».

«Чтение китайских имён» не «осложняет лингвистический анализ этнонимов», а делает его совершенно невозможным. «Фонетика языка, современного нам, а не событиям» тоже не при чём. Без указания тона звучания в транскрипции китайского слово-слога нет смысла говорить о его значении, т. к. тонов четыре и они носят смыслоразделительное значение. Поэтому в зависимости от тона звучания каждый слово-слог может иметь до четырёх(!) значений.

Не надо забывать и о сорока серьёзных диалектных расхождениях в разговорной речи великоханьцев, когда китаец-северянин не понимает китайца-южанина. Окончательный смысл заключает в себе лишь иероглиф, над которым уже не ставится знак тональности. Иероглиф понятен и грамотному китайцу, и грамотному некитайцу, проживающему в Китае, и, само собой, синологу.

В «Древней Сибири» и «Далёком прошлом Приморья» стараниями «историков» мы имеем дело с русскими транскрипциями китайских слово-слогов без указания тона их звучания и без стоящего рядом иероглифа. Значит, каждый из них — чемоданчик с двумя, тремя, а то и четырьмя кармашками, тайну содержания которых знают лишь в ЦК КПК и в Генштабе НОАК.

Л.Н. Гумилёв применил «глубоко антинаучный» метод в осмыслении хода исторических процессов в глубинах Центральной Азии. Он назвал его «этнологической методикой».

«Несмотря на очевидность того, что культуру любого народа нелепо оценивать с позиций его противника, обаяние аутентичного (т. е. великоханьского. — О.Г.) источника держало многих историков в тисках китайского представления и характеристик. Отсутствие у хуннов и других кочевников письменности (памятники рунической письменности Сибири до сих пор не прочитаны. — О.Г.) привело к тому, что китайским летописям нечего было противопоставить.

Однако в руках историка, вооружённого этнологической методикой, имеется мощное противоядие тенденциозным трактовкам, прошедшим сквозь века, — логика событий и понятие о структуре этногенетических процессов. Избыточная энергия живого вещества в замкнутой системе, в нашем случае — этносе, ищет выхода. Она ломает установившиеся социальные перегородки, заставляет этнос вступать в контакты с соседями, расширяться и, наконец, израсходовавшись на свершения, приходит в равновесие со средой, вследствие чего сама система исчезает… Любопытно, что книга выдержала жёсткую критику со стороны китаистов, но полемика велась лишь по частным вопросам техники пользования переводами»