Древняя Русь и Великая степь - [7]
Итак, неприятие названных выше сочинений связано либо с историко-географической путаницей, либо с законным недоверием к недостоверным источникам. Автор этой книги дважды неоригинален: он, как все, хочет создать широкую историческую картину, но только на установленных фактах, путем логически непротиворечивых версий; и, как принято, он проверяет эти факты традиционными приемами исторической критики. Оригинальным же является этнологический подход, принципы коего изложены в трактате «Этногенез и биосфера Земли». Собственно говоря, эта работа написана ради проверки эффективности предложенного естественнонаучного подхода к истории народов (этносов) и их взаимодействий. Именно наличие такого подхода помогло автору избежать соблазнов, примеры которых приведены выше. Насколько это удалось, пусть судит читатель, прочитавший книгу до конца.
Условимся о значении терминов
В историческом повествовании часто приходится употреблять в качестве научных терминов многозначные слова. Это иной раз затрудняет взаимопонимание, особенно при обмене мнениями. «Великая степь» — термин условный, так как в степной зоне Евразийского континента много азональных ландшафтов: горные хребты, поросшие лесами, речные долины, оазисы в бесплодных пустынях. Но этот термин стал привычным и пользование им незатруднительно.
Гораздо труднее обстоит дело в тех случаях, когда этнокультурные границы подвижны. Например, термин «Европа», введенный Геродотом, в его время не включал Скифию и страну гипербореев. В Средние века он на некоторое время вышел из употребления, ибо Испания с 711 г. стала «Востоком», Византия — особым культурным регионом, а бассейн Балтики — полем перманентной войны феодально-католического «христианского мира» с язычниками — славянами, пруссами, литовцами и эстами.
Еще сложнее термин «Древняя Русь». Он привычен, но не прост, а история его полна противоречивых толкований. Если стоять на уровне исторических источников XII–XIII вв., то ясно, что термина «Древняя Русь» в них нет, поскольку Русь была им современной. Древней она стала лишь в XV в., когда потребовалось обосновать притязания Ивана III на все территориальное наследие Рюриковичей. Так возникла схема единства, непрерывности исторического процесса, начиная от Рюрика, причем, по принятой схеме, менялись только столицы, да и то в строгом порядке: Киев, Владимир, Москва, Петербург. А эпохи смут и распадов считались следствием ошибочной политики великих князей. Натянутость и искусственность этой концепции очевидны, но ведь и выросла она не как научное обобщение, а как обоснование политической программы московских великих князей и царей.[21]
А. Е. Пресняков отмечает, что основным дефектом официальной схемы является невнимание к Западной Руси, даже фактическое исключение ее из русской истории. Этот раздел подлинно русской истории отходит к истории Польши, что отнюдь не верно. Так, чтобы найти место для Золотой Орды, пришлось создать концепцию татарского ига.[22] Это органический недостаток концепции, которая предметом изучения считает институт государства.
Изучение культуры, неотъемлемого раздела истории, дает другой вывод, который сделал П. Н. Милюков в ранней работе «Очерки по истории русской культуры». Тезис этой книги таков: «Можно сказать, что русская народность, достигшая значительных успехов на юге, на севере должна была начинать историческую работу сначала».[23]
Наблюдение тонкое, но интерпретация неприемлема. По мнению П. Н. Милюкова, до XVI в. Руси как целостного феномена не было, а каждая область жила своей отдельной исторической жизнью. Это представление вытекает из господствовавшей тогда эволюционной теории, воспринятой без критики и не учитывавшей скачкообразности исторического развития.
Шаг назад сделал львовский профессор М. С. Грушевский, работавший в Австро-Венгрии, тоже нуждавшийся в политическом обосновании оккупации Австрией Галиции. Здесь была предложена схема, напоминающая русскую государственную, но наоборот. Литовско-польская Речь Посполитая была объявлена продолжением Киевской Руси, а Владимиро-Московская Русь представлена особым народом, соперником и даже врагом «Украины — Руси».[24] Эта идея основывалась на том, что в начале XX в. категория «этнос» еще не была раскрыта. На эту неопределенность А. Е. Пресняков указывает как на главную трудность при разрешении поставленной здесь проблемы.[25]
И он приводит опровержение схемы М. С. Грушевского, указывая на полное отсутствие признаков вражды и даже различия между северными и южными русичами в киевский период. «Вражда киевлян и новгородцев, киевлян и суздальцев проявляется не в иных… формах, чем соперничество в борьбе владимирцев и ростовцев во время усобиц между сыновьями Андрея Боголюбского».
