Древняя музыка в соснах - [24]

Его жена бросилась за ним, невзирая на свою наготу, и вцепилась в него с криками: «Идиот! Из-за чего ты так разволновался? Это всего лишь мой любовник! Это он заплатил за новую мебель, которую мы недавно приобрели, за мои новые платья, это он дал нам те деньги, которые, ты думал, я выручила за шитье, да и все эти приятные мелочи, которые мы можем позволить себе купить, — все благодаря ему!»

Но Луи вырвался и побежал наверх.

«Луи, не надо ружья!» — вопила его жена.

«Какое ружье? — отозвался Луи. — Я достану одеяло! Этот бедняга может простудиться, если будет лежать в таком виде».

Даже если вы испытываете — или думаете, что испытываете, или делаете вид, что испытываете, — сострадание, загляните в него глубже и проанализируйте. И вы обязательно найдете иные мотивы. Это не может быть чистым состраданием, а если оно не чистое, значит, не сострадание, потому что чистота — основной элемент сострадания. Иначе это что-то другое, в большей или меньшей степени формальность. Мы научились быть формальными: мы знаем, как вести себя с женой, как вести себя с мужем, как вести себя с детьми, с друзьями, с семьей. Мы научились всему. Но сострадание — это не то, чему можно научиться. Когда вы отучитесь от всех формальностей, от всех церемоний и манер, оно поднимется в вас. Оно поистине дикое. Ему неведома склонность к церемонности, формальности, они мертвы в сравнении с ним. Оно по-настоящему живое, это пламя любви.

В жаркой игре после двенадцатой лунки Смит и Джонс вынуждены были взобраться на холм, куда поднималось поле для гольфа. Когда они оказались на лужайке, они увидели траурную процессию, скорбно шествовавшую вдоль дороги.

И тут Смит остановился, снял шляпу, приложил ее к сердцу и так стоял, склонив голову, пока процессия не скрылась за поворотом.

Джонс был поражен, и после того, как Смит водрузил шляпу на место и вернулся к игре, он сказал: «Это было очень учтиво и вежливо с твоей стороны, Смит».

«Не сто$ит, — сказал Смит, — это меньшее, что я мог сделать. Как-никак, я был женат на этой женщине двадцать лет».

Жизнь стала поддельной, искусственной, формальной, потому что вы вынуждены делать то, что делаете. Разумеется, то, что необходимо делать, вы делаете против желания. Вы упускаете большую часть жизни, это естественно: жизнь возможна, только если вы живы, по-настоящему живы. Если ваше пламя покрывают формальности, обязанности и требования, которые вам приходится исполнять против воли, вам остается тащиться по жизни. Вы можете тащиться с комфортом, ваша жизнь может быть удобной жизнью, но она не может быть по-настоящему живой.

По-настоящему живая жизнь в некоторой степени хаотична. Я говорю «в некоторой степени», потому что у этого хаоса есть свой порядок. В нем нет правил, потому что он не нуждается в правилах. У него есть одно самое основное врожденное правило: он не нуждается ни в каких внешних правилах.

А теперь дзенская история:

Однажды зимой в двери храма Эйсая постучал самурай, лишившийся своего хозяина, и взмолился: «Я болен и беден, моя семья погибает от голода. Прошу тебя, мастер, помоги».

Полностью зависящий от подаяний, Эйсай жил очень аскетично, ему нечем было поделиться. Он уже собрался было прогнать самурая, как вспомнил про изваяние Якуси-Будды. Он подошел к нему, оторвал венец и протянул самураю со словами: «Продай его. Это поддержит тебя».

Ошеломленный, но доведенный до отчаяния самурай взял венец и ушел.

«Учитель! — воскликнул один из учеников. — Это святотатство! Как ты мог это сделать?!»

«Святотатство? Брось! Я всего лишь воплотил в жизнь сознание Будды, полное любви и сострадания. Несомненно, если бы он сам выслушал этого несчастного самурая, он бы отрезал руку для него».

Очень простая история, но очень показательная.

Даже если вам нечем поделиться, оглянитесь еще раз — всегда обнаружится что-то, что можно отдать. Даже если у вас ничего нет, вы всегда можете найти что-то, чтобы отдать. Это всего лишь вопрос отношения: если вы не можете ничего дать, вы можете хотя бы улыбнуться; если вы не можете ничего дать, вы можете сесть рядом и взять человека за руку. Это не вопрос давания чего-либо, это вопрос отдавания.

Этот Эйсай был бедным монахом, как все буддийские монахи. Его жизнь была в высшей степени аскетичной, ему нечего было отдать. На самом деле, это безусловное святотатство — снять венец с головы Будды и отдать его. Ни один так называемый религиозный человек не может и помыслить об этом, разве только тот, кто по-настоящему религиозен. Вот почему я говорю, что сострадание не знает никаких правил, сострадание вне любых правил. Оно дикое, оно не подчиняется никаким формальностям.

И вдруг мастер вспомнил об изваянии Будды. В Японии и Китае на голову Будде надевают золотой венец, чтобы изобразить сияние его ауры. И вдруг мастер вспоминает о нем — должно быть, он каждый день поклонялся этому изваянию.

Он подошел к нему, оторвал венец и протянул самураю со словами: «Продай его. Это поддержит тебя».

Ошеломленный, но доведенный до отчаяния самурай взял венец и ушел.

Даже самурай был ошеломлен. Он этого не ожидал. Даже он, должно быть, подумал, что это святотатство: «Что это за человек? Он последователь Будды, и он ломает его изваяние. Даже прикосновение к нему считается кощунством, а он сорвал венец!»