Древние знания – на службе современности. Ancient knowledge – to the service of today - [44]
До 18-го века, когда в Европе началось мучительное формирование национальных государств из раздробленных монархий, осколков Священной Римской империи, слов этих в живых языках вообще не было – за исключением используемого только академической наукой понятия ксенофобии. Была только непрерывная череда конфликтов и войн между различными народами и народностями за территории и природные ресурсы – что воспринималось как естественный и непреложный порядок вещей: люди всегда неосознанно брали пример с живой природы. Но под все это подводилась соответствующая «идеологическая» и «правовая» база. Ну и, понятное дело, все эти деяния обьявлялись «богоугодными»: ведь у большинства народов или этносов Бог был свой, пекущийся исключительно о верных чадах своих. Странны все-таки диалектические парадоксы аберраций человеческой психики, когда желаемое выдается за действительное…
На Востоке, где традиции соблюдались гораздо строже, эти истины о «своих и чужих» были еще более непреложными. Вот, пожалуй, и вся предыстория.
Все аномалии да аномалии… А существует ли норма?
Несомненно. Это естественное чувство патриотизма или просто патриотизм: привязанность, преданность, любовь к своей земле, своему народу, своей стране. Закладывается оно с самого начала жизни человека, в глубинах его подсознания – и потому в явном виде, отчетливо, не осознается. В норме это спокойное, без какой-либо экзальтации, чувство – как ровное, мягкое тепло, оно с детства и до конца дней незримо всегда с человеком, прибавляя ему сил. Что значит лишиться Родины и своего народа, в полную силу знают лишь эмигранты и изгнанники из своей страны. Да еще, пожалуй, ее предатели.
Но под давлением жизненных обстоятельств, при взбудораженной или деформированной чем-то, нестабильной психике, патриотизм имеет свойство мутировать, перерождаться – в то, что мы описали. А это уже явная личностная и/или социальная патология.
Возьмем в качестве яркого «антипримера» известный всем американский патриотизм – его наглядно показали события 11 сентября 2001 и две (пока) последние войны. Заглянем для этого за видимую оболочку этого феномена.
Как известно, в любых свойствах личности (да и вообще в живой природе), во всем главное – мера. А вот она-то здесь и отсутствует. Это отчетливо выражается в непоколебимой убежденности, что все американское – лучше, больше, сильнее… чем у всех других народов. А также в редко скрываемом пренебрежительном отношении к тому, что и другие люди (неамериканцы) могут иметь свои собственные представления о том, что хорошо и что плохо, что такое добро и что – зло. И как нужно правильно жить всем другим народам.
Но именовать тогдашний всплеск эмоций эвфемизмом (то есть словом-обманкой) «ура-патриотизм» даже в такие трагические моменты никак нельзя. Скажем прямо: патриотизм, отказывающий другим народам в праве на любовь к своей земле – или даже на саму эту землю, равно как и на свободу выбора своего образа жизни, – это, как мы уже видели, национал-патриотизм или, просто национализм.
Любовь к своей родине естественна для любого человека. Но мы здесь разбираемся с патологическими разновидностями такой любви, которая не признает права на такую же любовь за другими людьми. И тогда она прямо противоположна гуманизму, т.е., равнозначна человеконенавистничеству. Или, как выражаются любители «политкорректности», ксенофобии – все-таки более прилично звучит. Ксенофобии, пусть даже неявной, скрытой под вежливой улыбкой. Часто похожей на приклеенную маску – обязательного атрибута любого потребительски-ориентированного общества – и в первую очередь, американского. В битой-перебитой старушке-Европе все это не так выражено, однако…
А бывает ли наоборот: когда чувство патриотизма отсутствует вообще? Да, часто случается. При неразвитости социальной – не говоря уже о духовной – сферы, человек только формально, де-юре (по паспорту) принадлежит к своему народу. И хотя он связан с ним не только фактом свого рождения, но и всеми сторонами своей жизни, но, тем не менее, в принципе неспособен ощутить себя неотьемлемой его частью. Для такого человека родина там, где сытнее или вольготнее живется. Проблема эта, конечно, намного сложнее и тоньше – и очерченная общая схема не соблюдается с такой же непреложностью, как законы физики. Ведь большая часть чувств зарождается на первых стадиях развития, в подсознании человека, и причины этого в норме неподвластны контролю сознания. В последнее время таких соеобразных космополитов, так сказать, «людей мира» в золотом миллиарде становится все больше. Жак Аттали назвал их «новыми кочевниками». Но это тоже требует отдельного разговора…
Гораздо более сложный и опасный (для общества) вариант перерождения чувства патриотизма часто возникает при, вроде бы, адекватном развитии и социальной, и духовной сущностей личности. Если изначально или впоследствие они сильно деформируются жизнью. Получается как бы «любовь наоборот». Подсознательное стремление к исключительному и безусловному обладанию обьектом такой вот вырожденной любви – если потребуется, до его уничтожения, чтобы он не достался никому чужому. В обыденной жизни, как мы знаем, такие явления – не редкость. Подобные чувства, понимая их в широком смысле, всегда круто замешаны еще и на садомазохистских комплексах (здесь снова не могу удержаться от иллюстрации сказанного украинскими реалиями: это свойственно практически всем бывшим лидерам «оранжевой власти» – до сих пор…).
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сегодняшнем мире, склонном к саморазрушению на многих уровнях, книга «Философия энтропии» является очень актуальной. Феномен энтропии в ней рассматривается в самых разнообразных значениях, широко интерпретируется в философском, научном, социальном, поэтическом и во многих других смыслах. Автор предлагает обратиться к онтологическим, организационно-техническим, эпистемологическим и прочим негэнтропийным созидательным потенциалам, указывая на их трансцендентный источник. Книга будет полезной как для ученых, так и для студентов.
Вернер Хамахер (1948–2017) – один из известнейших философов и филологов Германии, основатель Института сравнительного литературоведения в Университете имени Гете во Франкфурте-на-Майне. Его часто относят к кругу таких мыслителей, как Жак Деррида, Жан-Люк Нанси и Джорджо Агамбен. Вернер Хамахер – самый значимый постструктуралистский философ, когда-либо писавший по-немецки. Кроме того, он – формообразующий автор в американской и немецкой германистике и философии культуры; ему принадлежат широко известные и проницательные комментарии к текстам Вальтера Беньямина и влиятельные работы о Канте, Гегеле, Клейсте, Целане и других.
Что такое правило, если оно как будто без остатка сливается с жизнью? И чем является человеческая жизнь, если в каждом ее жесте, в каждом слове, в каждом молчании она не может быть отличенной от правила? Именно на эти вопросы новая книга Агамбена стремится дать ответ с помощью увлеченного перепрочтения того захватывающего и бездонного феномена, который представляет собой западное монашество от Пахомия до Святого Франциска. Хотя книга детально реконструирует жизнь монахов с ее навязчивым вниманием к отсчитыванию времени и к правилу, к аскетическим техникам и литургии, тезис Агамбена тем не менее состоит в том, что подлинная новизна монашества не в смешении жизни и нормы, но в открытии нового измерения, в котором, возможно, впервые «жизнь» как таковая утверждается в своей автономии, а притязание на «высочайшую бедность» и «пользование» бросает праву вызов, с каковым нашему времени еще придется встретиться лицом к лицу.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.